Наступила ночь, но воинская честь никому не позволяла отступать.
На следующий день пришла очередь второго километра Верденской битвы.
Рядовой Шарль Тебо (с лицом завзятого мушкетера), фотограф Франсуа Ремонди, Эмиль Дозоль (со взглядом обычного крестьянина), его брат Мариус Дозоль (от которого осталась только нечеткая фотография), Жан-Франсуа-Антуан Эскидье (вечно улыбающийся), Жан-Батист-Полен Ковен (с длинным лицом), Адольф-Селести Пегу (с веселыми ямочками на щеках), Люсьен-Рене-Луи Рен (человек с шестью именами, из которых здесь приводятся только три), Жозеф-Антуан Ришар (красивый, как киноактер), Гийом-Кристоф Неделек (отец шестерых детей), брюзга Шарль Бетан, Марсель-Леон Прива (со взглядами бунтовщика), Жан Жорже (разочаровавшийся в этом мире), Жулиан-Максимилиан Папен (надменный скандалист), Рауль-Фредерик-Ожен-Форен Васа (погиб на втором километре с небольшим круглым моноклем, который свидетельствовал, что его владелец знавал лучшие времена), капитан Родольф Гепен (щеголь, сфотографировавшийся перед Великой войной в военной форме девятнадцатого века), поэт-экспрессионист Мередит Капиньи и еще 6818 французов, павших при безуспешной попытке обороны второго километра.
Лейтенант Аугуст Вилих, Йозеф А. Хеман (банкир, который думал, что свою жизнь можно заложить под проценты, а потом выплатить и проценты и основной долг), Эмиль Клаупрехт (знаток магического движения по кругу карт Таро, предсказывающих смерть), мелочный Штефан Молитор, Генрих Ретер (до войны производивший женские корсеты, прежде всего патриот), заика Карл Реш, Карл Фридрих (мелкий производитель винного уксуса), Хойнис Виктор Блумер (сын престарелого отца, служащий огромной страховой компании), надменный Карл Бах, разочарованный Ройбен Гут, Адольф Заге (погубивший несколько молодых женщин), Йохан Юнг (пленник прекрасного девятнадцатого века), толстый Якоб Вайгант, тощий Корнелиус Шумахер, Якоб Христиан (с мальчишеским взглядом и улыбкой убийцы), Самуэль Хизер (с зеркальцем в кармане), Зигфрид Хобс и еще 5927 немцев не дождались того, чтобы увидеть второй километр захваченным.
Опустилась непроницаемая черная ночь, и всем показалось, что они отправились в далекое путешествие, а не на завоевание трех километров простреливаемой земли, однако вопреки всему третий километр подступов к форту Дуомон требовал своих героев.
Мари-Жермен-Луи-Эмиль Куазак (умерший с мыслью, что ему так и не удастся доказать свое аристократическое происхождение), Дезире-Идельфонс Ланой (верящий в то, что эту войну можно объяснить с помощью логики), Жорж Карон (прозвище «Крысолов», специалист по окопным крысам), Ирен-Антуан Контар (с девичьим именем и голубиным взглядом), Луи Ги (бывший до войны актером), его младший брат Ремон Ги (написавший несколько слов для иллюстрированных открыток Биро), мельник Пьер-Жюльен-Александр Летилье (его последние мысли были о том, как бы съесть что-нибудь вкусное), пивовар Элиз-Феликс Бел (со взглядом весельчака), наперсточник и мелкий обманщик Огюс Робан, Эмиль-Шарль Тревиньо (аристократ во всем, аристократически умерший без стона), Жорж-Мари-Людовик-Жиль Жинем (забрел в двадцатый век в полном одиночестве), Жозеф-Жорж-Мари Герен (дед которого сменил фамилию на Gueren после победы над пруссаками в 1871 году), Анри-Фирмен Рино (южноафриканский актер, проехавший полмира, чтобы умереть на третьем километре битвы за Верден), Рене Арди (трижды пересекший экватор, а умерший на суше), Арсен Феран (до войны содержавший кафе) и производитель газировки Пьер Жермен погибли на последнем километре этого великого пути.
Альберт Якоб (с фотографией своей любимой во внутреннем кармане), Вильгельм Лан (прозванный «Пулеметчиком» за слишком громкий храп), унтер-офицер Рихард Штимер («Матрос Штимер», любимец всех гамбургских шлюх), обманщик Якоб Шнее, Якоб Штефер (ипохондрик, исцелившийся на войне от всякого страха смерти), церковный благотворитель Конрад Центлер, рядовой Зигфрид Волленвебер, Мельхиор Штайнер (перед самой войной открывший для себя красоту женского гандбола), воспитанник прусских гренадеров K. J. R. Арнт, Йозеф Форстер (довоенный борец с догмами гражданского общества), портной Йоханнус Бель (приверженец моды буржуазного общества), комик Генрих Миллер, счетовод Зигмунд Юнгман, Карл Андреас (орнитолог-любитель), рядовой Йоханн Грубер, Амброзиус Хенкель (довоенный клоун в цирке и клоун во время войны), так же как и сотый герой этого рассказа Непомук Шнайдер, не увидели, как были взяты первые укрепления в битве за Верден.
Так погибла сотня верденских героев. Так был взят форт Дуомон, а немецкие солдаты с наиболее острым зрением, поднявшие над стенами форта германский имперский флаг, могли — несмотря на туман — видеть позиции, с которых они выдвинулись. Это была прекрасная идея: заманить французов на гибель. До Вердена оставалось еще два очередных километра и еще полмиллиона следующих жертв.
Только к концу апреля того же года немецким войскам удалось преодолеть целых пять километров до форта Сувиль. Каждый из этих пяти километров к концу 1916 года был отвоеван французами. Из-за постоянных обстрелов поле боя превратилось в грязное месиво. Затем шквальный огонь опалил эту грязь и превратил ее в бессмысленную керамику. Обе армии в конце концов вернулись туда, откуда пришли. На пяти тысячах метров верденских низин между фортами Дуомон, Во и Сувиль погибли семьсот тысяч солдат, и среди них сто наших героев (или сто пар башмаков). Это была прекрасная идея, отличный замысел, который должен был положить конец всей Великой войне на Западе.
Однако этого не произошло.
Светозара Бороевича фон Бойну и то бледное привидение, которое он хранил у себя в груди, в это время ласкало нежное солнце юга. Разместившийся в Триесте фельдмаршал снова был прежним австро-венгерским командующим с мышиными глазами, приверженцем строгой дисциплины. С девятью австро-венгерскими дивизиями в пятой битве на реке Соче он нанес поражение двенадцати итальянским дивизиям. Военные действия на этом случайном фронте — со слабыми атаками и вялой обороной — стали почти скучными. Его солдаты, окопавшиеся в снегу на склонах Альп, отлично снабжались по горным дорогам конными повозками и, казалось, никак не могли потерять свои позиции, поэтому каждое новое итальянское наступление Бороевич считал приступом не до конца излеченной болезни, постоянно возвращающейся, чтобы потом исчезнуть так же внезапно, как и появилась. Вот почему он начал смотреть на вещи слишком оптимистично. Поздней зимой 1916 года канал Понте Россо засверкал неожиданными переливами, как будто в нем была не вода, а масло. Фон Бойна открыл окно и посмотрел на вздувшиеся занавески, развевающиеся на ветру, как призраки. Его апартаменты находились на четвертом этаже дворца Гопчевича, и отсюда он мог видеть волшебные краски канала, его взгляд часто отрывался от топографических карт и летел через окно к нему и дальше — к морю. Подул южный ветер и принес с моря запах лета. Он вдохнул воздух полной грудью. Он никогда не был моряком. Весь покрытый твердой коркой, замешенной на сухом черноземе сербской военной границы, теперь он удивлялся самому себе: его привлекали аквамариновые глубины и этот город, расположенный в долине розы ветров; этот город приглашал его одеться в парадную форму и выйти на улицу.
Нет, он не беспокоился о том, что Триест может попасть в руки врага, за пятым наступлением последует и шестое, в 1916 году, но Бороевич уже считал себя злым кукловодом, играющим итальянскими марионетками; он не видел возможности, чтобы эти Арлекины и Панталоне каким-то образом передрались между собой. Каждое утро, проснувшись, он видел переполненные австрийские корабли, стоявшие в заливе Триеста как стальные стражи. Там, внизу, матросы перекрикивались с экипажами всплывающих на поверхность подводных лодок, обменивались описаниями излюбленных проституток. С окружающих холмов, особенно тех, что со стороны Горицы, постоянно доносился приглушенный гул, сменявшийся по ночам жутким воем встревоженных волков, но в городе царило оживление. Когда он поездом возвращался с фронта мимо замка Мирамаре, ему не терпелось увидеть желтые фонари на набережной, как будто залитые золотым маслом, и толпы прогуливающихся людей на улице Стадион.
Фон Бойна почти влюбился, только не знал об этом. Только сказал себе однажды вечером: «Сейчас вы переоденетесь». Он умылся водой из белого фарфорового таза. Вода пахла лавандой, а мундир был ему к лицу. Надел блестящий металлический шлем с черными перьями, а на грудь повесил все свои самые важные ордена. Выбирал их, как женщины выбирают сумочку и веер, подходящие к платью. Сначала он прикрепил старые награды (в дивном девятнадцатом веке они были крупнее, чем в этом голоштанном двадцатом): орден Звезды Румынии, персидский орден Солнца и Льва и орден Железной короны. Потом добавил к ним Рыцарский крест Леопольда 1909 года, большой крест Железной короны с мечами, Большой крест ордена Леопольда с мечами, которым был награжден в начале Великой войны, и «Крест за военные заслуги», полученный во время лечения в том невыносимом санатории.