Была ли достаточной эта двойная оккультная защита? Нет, письмо было показано и разумным подданным империи, а они понимали, что должны его усовершенствовать любым способом, только бы истеричная супруга императора была довольна. Поэтому письмо еще неделю находилось в Генеральном штабе, где никто не был склонен к суевериям, поэтому оно просто пролежало на столе одного генерала с серебристыми усами. После приличествующего обстоятельствам времени было заявлено, что с военной точки зрения письмо является безопасным.
Сразу же после этого письмо передали А фон Б, который должен был добавить ему немного магии от контрразведки. Что мог сделать этот достойный подданный империи, в прошлом году сыгравший вничью важную партию со своими русскими коллегами? Как и у генерала из Генерального штаба, письмо пролежало у него на столе несколько дней, а потом было возвращено императрице с надписью: «Проверено Kundschaftergruppe».
После этого самое важное письмо Дунайской империи могло отправиться в путь, в начале которого не встретило трудностей. Двадцать четвертого марта 1917 года императрица обняла мать и что-то ей сказала, та молча сразу же села в карету. Через два дня она встретилась со своим племянником Сикстом. Письмо передано. Прочитано. Лейтенант Сикст прослезился. Или нет. А потом письмо попало в чужие руки. Когда Сикст, будучи дисциплинированным офицером, передал его французам, ни одна буква не исчезла, соприкоснувшись со злыми вражескими руками. Когда письмо наконец получил Жорж Клемансо, ни одна буква не превратилась в неразборчивую закорючку, хотя у этого влиятельного француза — в это можно поверить — несомненно появились недобрые мысли, пока он колебался, что же делать с этим коронным доказательством государственной измены. Когда после обвинений венского двора в том, что Франция тайно добивается перемирия, новый премьер-министр Франции решил опубликовать это письмо, защита венского Генерального штаба оказалась бездейственной. Когда вышел номер «Фигаро» с текстом письма императора Карла на первой странице, ничего не смогла поделать и защита Kundschaftergruppe… Венский двор был обвинен в подрыве союза с Германией, так что Карлу I пришлось пойти на множество уступок, чтобы смягчить воинственных северных соседей. В конце концов всем было немного стыдно, хотя некоторым больше, чем другим.
Через несколько дней после того, как стало известно о публикации императорского письма во французской печати, А фон Б явился на работу как обычно. Ни с кем не поделился своими мыслями. Казалось, что для него и для его шпионской группы начинается еще один обычный день. Но А фон Б решил нарушить спокойствие подчиненных. Он достал пистолет и положил его рядом с белой бумагой. Для лучшего австрийского разведчика Великая война закончилась, когда он начал прощальное письмо словами: «Я несу ответственность перед собой и монархией…» — а потом остановился. Решительно поднял пистолет и выстрелил себе в сердце. Капли его крови добавили последний штрих к самоубийству преданного подданного империи. Три ярко-красных капли упали как раз после слов «перед собой и монархией»…
Так провалились все планы о перемирии. Ничто земное и поддающееся сознанию не могло привести к миру, и война принялась буйствовать, как внезапно начавшаяся в чистом западном небе гроза. В Атлантике началась беспощадная подводная. Британия распорядилась, чтобы все ее суда шли только в составе конвоев, а новые глубинные мины топили неглубоко погруженные немецкие подлодки и выбрасывали высоко в воздух остатки металла и разорванных на куски людей. Несколько раз в начале этого года мины взрывались и поблизости подлодки U-88 орденоносного капитана Швигера, но его судно снова спасали большие змеи, мегалодоны с гигантскими пастями и легендарные кракены-полипы. Никто из команды и на этот раз не видел чудовищ, но Швигер маневрировал словно сумасшедший, и во многих случаях действительно казалось, что подлодку хватает какая-то гигантская рука и молниеносно отодвигает в сторону или немного глубже, прежде чем мина взрывалась и создавала воздушный мешок величиной с кита. «Ведь я вам говорил, — бормотал почти постоянно пьяный капитан, — что нам все время помогают драконы». А немного оторопевшая команда, словно повторяя какой-то припев, отвечала: «Да, капитан, нам помогают все драконы и змеи…»
Это была магия — магия, которая под водой давала хорошие результаты. А на суше, на Западном фронте, немцы странно, без боев, весной отступили к уже давно строящейся линии Зигфрида. В этом не было никакой магии, но то, что произойдет в оставленном Бапоме, еще раз потребует помощи колдовства. Наверное, во всем было виновато это отступление. «Старый Фриц» (так англичане называли немцев) все-таки отступил очень быстро. Как половодье, оставляющее за собой много грязного человеческого ила. Англичане и шотландцы удивлялись, разгуливая по разрушенным городам. «Проклятая лачуга», «Печь», «Мертвая свинья» — читали они немецкие названия городов Гомекур и Миромон. Линия укреплений противника проходила возле Малого Акиента и Бокони. Окопы тянулись между городами Пи и Миромон, а все остальное было предоставлено союзникам. В этих мертвых городах солдаты видели многое: брошенные матрасы, пустые бутылки из-под французского красного вина и даже стихи, неряшливо написанные жирной краской: «Schnell und gut ist unser Schuss, Deutscher Artilleristen Grus» («Наши выстрелы точны и быстры, это самый лучший привет немецких артиллеристов»), но ничто не может сравниться с тем, что шотландцы нашли в одном из домов Бапома.
Город был почти начисто разрушен снарядами. На пути солдат встречались воронки глубиной до двух метров. С неба падал грязный дождь, пробираясь под одежду и в сапоги. Шотландским солдатам, которых когда-то благословлял капеллан Донован, ни разу не пересекла дорогу даже кошка, и когда уже решили, что город совершенно безлюден, они увидели в одном окне женщину с тремя детьми. Взгляд женщины был устремлен куда-то вдаль, дети прижимались к ней. Молодые шотландцы осторожно приблизились к незнакомке. Рассматривали ее, прикасались к ней, обнюхивали, словно собаки добычу. От нее пахло сандалом, а от детей — материнским молоком… В конце концов они увидели, что она дышит. И она, и дети дышали так, как живые не дышат: один вдох за несколько минут, однако это все-таки было дыхание и это была жизнь.
Женщина с застывшим как маска лицом не была ни печальной, ни веселой. Взгляд ее глаз, на которые никогда не опускались веки, был устремлен перед собой, и каждому, кто останавливался перед ее открытым окном, казалось, что она смотрит на него и хочет что-то ему сказать. Это произвело сильное впечатление на юношей-хайлендеров 93-го шотландского полка. Они повидали сто различных вариантов смерти и отреклись от всех своих довоенных заблуждений, но все-таки это было для них нечто новое. Некоторые исповедовались ни живой ни мертвой женщине с детьми, другие плакали перед ней, третьи окликали детей разными именами, желая увидеть, не дрогнет ли у них при этом хотя бы глазной нерв. Потом, охваченные сумасшедшей любовью к ней, они попытались ее накормить, опасаясь, что она умрет, или хотя бы влить в ее горло глоток воды. Но ее губы оставались стиснутыми, она крепко прижимала к себе детей, и казалось, что пища ей не нужна. Шотландцы провели рядом с ней целую неделю и видели, что она не тает, не исчезает из жизни, хотя и не ест.
Это их ободрило. Они начали обходить разрушенные окрестные города, до недавнего времени внушавшие им страх, и расспрашивать подданных Британской империи о магах, которые могли бы помочь так полюбившейся им женщине с детьми. Колдунов ищут среди солдат с Востока. Они владеют этим искусством, ведь там, в Индии, живые похожи на мертвых, а мертвецы порой оживают прямо на глазах у живых. Поэтому шотландские солдаты обращаются к соратникам из 2-й кавалерийской индийской дивизии, которые постоянно держат глаза опущенными. Они видят молчаливых людей с пыльно-кровавыми тюрбанами на головах. Среди них находят нескольких солдат с окраины Бомбея, которые там, за семью морями, на красной индийской земле, усыпанной ядовитыми змеями, были колдунами.