Это была биография, достойная одновременно и отвращения и трогательного сочувствия; одна из тех нелепых сказок, в которые все верят потому, что они — явная ложь. Но когда на сцене зажигаются огни и выходит Мата Хари, когда свет рампы падает на ее кожу цвета слоновой кости, когда она начинает извиваться под звуки восточной музыки как рыба, у которой нет ни бедер, ни талии, тогда глаза мужчин забывают о пристойности и любая сказка вызывает доверие.
Мата Хари ведет свободный образ жизни, она склонна к сомнительным любовным приключениям и, так же как и Кики с Монпарнаса, ничуть не боится сифилиса, гуляющего по Европе; она обладает смертоносным шармом и часто пользуется им. Большое количество любовников укрепляет ее славу. Один из них будет стоить ей жизни. Непосредственно перед войной она знакомится с Фридрихом Вильгельмом Гогенцоллерном, германским престолонаследником, осыпавшим ее любовью и подарками, с завидным — до неприличия — постоянством присутствуя на всех ее выступлениях в Европе. Все осталось легендой. Во время Великой войны Мата Хари много путешествовала со своим голландским паспортом. За ней следили как за немецкой шпионкой, хотя сама она утверждала, что работает на французскую разведку. В феврале 1916 года стали распарываться откровенные платьица, в которых она выступала на сцене. Перед выступлением ей бросалась в глаза одна шелковая нить, которую она безуспешно пыталась оборвать или спрятать под подкладку. Перед следующим выступлением она меняла платьице, но и с ним происходило то же самое…
Ее арестовали 13 февраля 1917 года в отеле «Плаза Атене», обвинив в том, что она передала немцам чертежи английского танка. Ей показали перехваченные сообщения немецкого военного атташе под псевдонимом «Н-21». Она сказала, что никогда о нем не слышала, и повторила, что работает на французскую разведку. Потом пришли какие-то грубые люди с черными усами, падавшими до плеч, страшными шрамами и воспаленными запавшими глазами. Они ничуть не походили на ее поклонников. Допрашивали ее несколько дней, а она как бабочка крутилась вокруг обвинения, пытаясь не сорваться и не прилипнуть к нему. В конце у нее иссякли силы. Следователи объяснили ей, что она никогда не работала на французскую разведку, но является немецкой шпионкой. Ее приговорили к смертной казни.
В последний путь она отправилась 15 сентября 1917 года, сопровождаемая вздохами всего Парижа. На ней, яванской принцессе, была длинная шуба и туфли на высоких каблуках. Холодный ветер свистел в ветвях, когда ее привезли в Венсенский лес. В расстрельной команде было двенадцать солдат — совсем молодых мальчишек, никогда не видевших, как она танцует: офицеры боялись, что солдаты постарше, впав в неистовство, в последний момент могут прийти ей на помощь вместо того, чтобы расстрелять. Поэтому они и нашли этих безусых исполнителей приговора, привезенных со всех концов Франции. Вместе с ними за осужденной следовал доктор — для констатации смерти Маты Хари — и ее адвокат.
Когда они прибыли на место, где танцовщицу должны были расстрелять, Маргарета Гертруда простилась с адвокатом и дала немного денег доктору, который должен был после казни засвидетельствовать ее смерть. На предложение высказать свое последнее желание она расстегнула шубу и сбросила ее на землю. Расстрельный взвод увидел ее нагое тело, сиявшее на утреннем солнце, как перламутр. Округлые плечи девочки, маленькие груди, похожие на серебряное руно, повешенное на ребра, и свежевыбритый и надушенный в это утро лобок… Мальчишки-солдаты с трудом подняли винтовки и замерли. Залп прозвучал как заикающаяся просьба о прощении для всех тех, кто толкнул на смерть яванскую принцессу. Залитая кровью Мата Хари упала, как «Большая одалиска» Энгра. Ноги она скрестила, левую руку уронила на свои заплетенные волосы, а правой судорожно вцепилась в траву. Врач быстро констатировал смерть — смерть, о которой говорил весь Париж.
«Остерегайтесь распутанных нитей», — говорил в эти дни изображающий мудреца Аполлинер, в то время как весь Париж скорбел по Мате Хари и каждый мужчина чувствовал себя хотя бы немного виноватым в том, что не пришел ей на помощь. Но такой город, как Париж, не может долго помнить героев и дольше месяца оплакивать заблудшие души. Эта дурно пахнущая клоака просто должна веселиться, как клоун должен выступать и перед выходом на сцену надевать улыбку паяца на свое лицо, пусть даже оно в слезах. Уже через неделю засияло солнце, и каждый городской квартал сбросил маску виноватого и начал радоваться последнему солнцу и умирающей осени, засыпавшей красной листвой авеню Републик, странным просветам в парке Тюильри, необычным прохожим возле Гран-Пале и одной странной свадьбе в разгульном мире художников.
В роли жениха и невесты выступают художник и замужняя женщина. Как это может быть, чтобы состоящая в браке женщина была невестой? Но на дворе 1917 год. Девушки становятся эмансипированными. Утренние сеансы любви сменяют вечерние оргии. Мужчины на полях сражений, а почти высохшие под жаркой звездой Сириуса женщины каждый день хотят, чтобы кто-то заменил их в постели. Самые неотесанные простушки утверждают, что не получают от мужчин известий неделями и месяцами. Живы они или погибли, не так трудно установить, но кто будет заниматься розыском, если их жены о них позабыли? За несколько франков в городском морге и за такую же сумму в военном ведомстве можно получить свидетельство о «временном исчезновении», а этого для Парижской мэрии достаточно, чтобы замужняя женщина снова вышла замуж.
Художник Кислинг влюбился в Рене-Жан Грос, двадцатилетнюю блондинку с челкой до самых бровей, в мужских брюках и непарных носках. Она немного похожа на Кики, но гораздо более изысканна и, как говорит художник, «пукает только в туалете». Рене нужна Кислингу, чтобы залечить раны, нанесенные Кики (источник ее дохода вмиг иссяк), а Рене необходим Кислинг, чтобы снова выйти замуж. Она понимает, что художник отнюдь не идеал. Знает, что он развратник и манеры у него совершенно разбойничьи, но рассуждает следующим образом: нужно хотя бы один раз выйти замуж, чтобы избавиться от своего бретонского скульптора, которого она объявила «временно пропавшим без вести», а потом все пойдет легко. Второго мужа легко заменить третьим, а там, где третий, легко запрыгнуть в кровать и к четвертому…
Жених, Кислинг, знал первого мужа Рене Грос. Он даже и развратничал вместе с ним в 1914 году и теперь появился, чтобы утешить «вдову» и «сохранить память о великом художнике». Он планирует грандиозную свадьбу. Участники пройдут по улицам, как крестный ход. Так и случилось. Весь Париж собрался на эту сомнительную «фешту» с обручальными кольцами и клятвами. Свадебная процессия начинается от квартиры Кислинга на улице Жозефа Бара. В ней участвуют все: Кики и Фуджита, дядюшка Комбес и дядюшка Либион, Андре Бретон, Жан Кокто (без револьвера за поясом), Аполлинер и та самая кокетка, игравшая на рояле на премьере его спектакля «Груди Тирезия». Веселая компания шествует по улицам. Некоторые играют на губных гармошках, другие неритмично бьют в барабаны, третьи дуют в свистульки. Когда они проходят мимо «Ротонды», дядюшка Либион покидает процессию и угощает ее участников своим самым кислым вином, утверждая, что оно десятилетней выдержки.
Это стадо заполнило отель «Вила», и молодые были полны решимости произнести перед господином помощником мэра свое судьбоносно-ненадежное «да», но в этот момент невеста неожиданно вскрикнула. Она смотрела на Кислинга, но в его лице внезапно увидела своего бывшего, без сомнения живого мужа. Неужели произошла подмена? Неужели бретонский скульптор сумел прокрасться в мэрию и удивить свою неверную избранницу? Ничего подобного. У невесты случился нервный срыв, а Кислингу показалось, что он, уже стоя перед алтарем, потерял вполне пристойную невесту. Но в этот момент из толпы выскакивают старший сват и кумовья. Они уверяют мадам Рене-Жан, что ее бывший муж «временно пропал без вести», но она и слышать об этом не хочет. Она кричит, бьет Кислинга по плечам и кричит: «Убирайся с глаз долой, бретонское дерьмо, я хочу жить!»