Кто знает, сколько горячих революционных душ она посетила в течение этих пяти дней и почему всем, кого поглотит революция, предсказала, что они будут первыми президентами Советской России. Хотела ли она укрепить волю этих винтиков восстания, или ее послали товарищи Каменев и Зиновьев, или же она сделала это по приказу мира мертвых цыган — о том знают только революционные поезда.
Отправиться в дорогу на поезде решил и актер Юрий Юрьев, он наметил это на воскресенье 11 ноября по григорианскому календарю. В первые пять дней, пока цыганка-гадалка путешествовала на поездах, он еще колебался. И в понедельник 5 ноября, и всю эту неделю давали спектакли. В театре «Кривое зеркало» шла роскошная версия пьесы Шнитцлера. В Александровском театре, где служил Юрьев, снова играли «Смерть Ивана Грозного» в постановке Мейерхольда. На пятницу 9 ноября 1917 года на Большой сцене Александринского театра был назначен его бенефис. Он должен был играть в лермонтовском «Маскараде» и не мог уехать до этого столь важного для него события. Впрочем, ему казалось, что, по сути дела, революции нет, что все это скоро пройдет и со дня на день беспорядки пойдут на спад. Но это было не так. Революция топала сапогами с подошвами, подкованными гвоздями, и на следующей неделе Юрьев уже не думал, что все это пройдет.
Ему было тяжело. Во-первых, он был голоден. Хотел пить. Хотел вымыться. Пришел в отчаянье. Нашел какой-то старый пистолет. Приставил его к груди в ожидании театральной смерти. Что хотел, то и получил. Пуля застряла в стволе, театральная кровь не пролилась. Тогда ему в голову пришла спасительная идея: в Петрограде, на улицах и во дворцах, разыгрывается грандиозный спектакль. Ему нужно просто «выйти из этого представления» — он и раньше легко менял роли и переходил от одного текста к другому. В воскресенье 11 ноября он решил отправиться на петроградский вокзал. Большинство людей ехало в другие города, а Юрьев ехал в другую пьесу с мирной обстановкой, белым снегом, деревянной дачей, к которой пристроена русская баня, где его ждет прекрасная женщина, разжигающая огонь в камине… Такую пьесу он решил отыскать, оказавшись на вокзале под высоким стеклянным куполом, едва пропускавшим свет из-за грязи и упавших сверху веток.
У Юрия Юрьева не было намерений, отличающихся от намерений других пассажиров Николаевского железнодорожного вокзала, хотя он и был актером и певцом. Множество людей заполнило залы ожидания. Люди перешагивали через тех, кто от усталости улегся на полу; они невероятно громко кашляли и лишь изредка открывали глаза, словно уже пребывали в преисподней, где рано или поздно начнут гнить, образуя человеческий гумус. Те, кто еще ходил, должны были осторожно пробираться через них, потому что среди этих людей ада было очень много раздражительных типов, сразу же разражавшихся проклятиями в адрес тех, кто задел их и пробудил от сна, похожего на смерть.
Актер перескочил через двух-трех лежащих на полу, а потом уселся на единственное свободное место на деревянной скамье в зале ожидания второго класса рядом с двумя женщинами, толстухой и худышкой. Толстая говорила молодой веснушчатой женщине: «Да говорю я тебе, милая моя, сейчас самое важное собрать вещи. Лучше всего взять как можно больше одежды, чтобы было что надеть и в Новониколаевске, и в Сочи. Ехать надо в каком-нибудь поношенном пальто, но ни в коем случае не в шубе. Вещи распределить так, чтобы небольшие узелки достались детям, а большие узлы — взрослым. О корзинах и громоздких чемоданах лучше забыть. Кто их потащит, все нужно складывать в узлы. В них обязательно нужно спрятать что-нибудь отделанное серебряными блестками, это пригодится в дороге, если придется менять у татар вещи на продукты. Не забудьте про соль и табак, хотя это, как всегда, на ваше усмотрение».
А он, как он отправился на свой новый спектакль? С двумя битком набитыми чемоданами, в самом лучшем пальто. Он хлопнул себя по лбу и вернулся в свою квартиру на Литейном проспекте. С помощью соседки Завроткиной, доброй души, будущей «коллективистки», вечно переживающей за всех жильцов, вытащил содержимое чемоданов и связал в узлы, спрятав лучшие вещи поглубже. Завроткина сказала, что в дорогу нельзя отправляться безоружным. У него должно быть с собой хоть какое-то оружие, хотя бы заржавевший театральный пистолет, из которого ему не удалось выстрелить себе в сердце. Юрьев положил его в багаж, снял модное пальто и надел купленное еще в 1882 году. Когда-то оно было красивого черного цвета с модными в то время шелковыми лацканами, сейчас уже настолько лоснящимися, что в них можно было смотреться как в зеркало. Перед его уходом соседка Завроткина еще и оторвала от этого старья лоскуток и сказала: «Вот теперь можете ехать! С богом, соседушка, помоги вам Господь!»
Подготовившийся к путешествию Юрьев с перекинутым через плечо узлом отправился в путь, как веселый актер, направляющийся в комедию, чтобы избежать трагедии. Он снова явился на Николаевский вокзал, перескочил через отбросы человечества, громоздившиеся на мраморном полу зала ожидания, и вышел на перрон. Удивился, не увидев под еще точными вокзальными часами ни одного поезда. Кто-то сказал ему, что теперь посадка производится не на перроне, а на расстоянии добрых полверсты по рельсам, у выходного светофора. Убирать вокзал и подъездные пути некому, и поэтому паровозы — по решению заважничавшего комитета железнодорожников «Викжель» — доходят до замусоренной территории и останавливаются. Нужно было спешить, и тут актер впервые почувствовал преимущества старой одежды и нового способа упаковки багажа. Забросил свой узел на плечо и спешно затрусил по путям. Задыхающийся, с позорными горошинами пота на лбу, он добрался до поездов.
Несколько составов дожидались своих пассажиров. Паровозы выбрасывали вверх клубы серого дыма нехотя и лениво, как будто все беглецы должны их просить, чтобы они вообще тронулись с места. К каждому локомотиву, как к какой-нибудь упрямой кляче, было прицеплено всего по два или три вагона, а пассажиров было по меньшей мере в три раза больше. Актер выбрал путь в самое сердце России, на Южный Урал. Там он найдет свой спектакль с деревянной дачей, русской баней, хрустальным снегом, прекрасной женщиной и русской печкой. Он вошел в переполненный вагон и чуть было не упал на колени к какой-то цыганке. Повторяя «простите, простите», кое-как примостился среди пассажиров, образовавших некую податливую человеческую массу. До отхода поезда оставалось еще как минимум три четверти часа. Юрьев слушал разговоры пассажиров. «Керенский совсем недалеко от города, в Гатчине. Юго-западный ветер уже доносит запах его солдат». «Жестокий генерал Корнилов, уже пытавшийся в этом году взять Петроград, освобожден. Своими собственными руками он убил стороживших его солдат, и теперь со своей дикой азиатской дивизией текинцев угрожает всем и каждому». «Контрреволюционный юнкерский переворот начнется в полночь. Подпись: Гоц и Полковников». «Правда ли, что большевики бежали на „Аврору“ и готовы отплыть в любой момент?..»
В Петрограде поставили спектакль, без сомнения являвшийся трагедией, и поэтому перепуганный актер был счастлив, что находится в поезде. Только бы он тронулся. Наконец состав дернулся и пошел по перепачканным сажей рельсам мимо водонапорных башен и стен, на которых утренние лозунги были перечеркнуты вечерними. Последний взгляд на Петроград Юрий обронил без любопытства и сантиментов, а затем друг друга начали сменять обледеневшие поля, низкие заросли кустарника, редкие деревушки и какие-то черные птицы с желтыми клювами, сопровождавшие состав метрах в десяти. И этот поезд часто останавливался. Однажды его чуть не реквизировали для нужд Народного комитета Уфы и Златоуста. По дороге часть пассажиров сошла, часть была мобилизована в армию, на их место пришли другие, но состав все-таки двигался дальше. Когда они миновали Златоуст, Юрьев решил, что его пьеса начнется в Чурилове. Это настоящая русская провинция. Он помнил, что однажды был здесь проездом в соседний Челябинск, где играл в пьесе «Месяц в деревне».