Когда на следующий день он был сбит случайным огнем с австралийских позиций, это был конец. Он так думал; он был убежден в этом. Пропеллер остановился, штурвал больше не слушался. Он посмотрел в направлении падения и увидел, что эта косая линия, нацеленная в землю, через несколько десятков секунд или минут приведет его на тот свет, и подумал, что наконец может расслабиться, но затем произошло то, чего не мог ожидать ни один погибающий пилот. На этом стремительном пути к вечности Красный Барон стал замечать странные летательные аппараты, проносившиеся мимо его триплана на бреющем полете.
Сначала он увидел двукрылый самолет, похожий на немецкий времен Великой войны, но более усовершенствованный: с широким корпусом, мощным двигателем и металлической передней частью. Самолет имел немецкие опознавательные знаки, и поэтому Рихтгофен подумал, что это какая-то новая модель, сконструированная в конце войны. Только непонятно, почему не он первый ее испытал? Он почти обиделся, когда заметил уже целую группу незнакомых самолетов. У первого был совершенно новый дизайн: изогнутые верхние крылья и очень короткие нижние свидетельствовали о том, что самолеты с двумя рядами крыльев очень быстро превратятся в монопланы; на хвосте в форме сердца виднелся какой-то неизвестный ему знак в виде креста с загнутыми под прямым углом концами. И только тогда он подумал о том, в чем будет уверен в последующие несколько предсмертных секунд: он погибает, но погибает, проходя сквозь время вперед, и видит самолеты из будущего. Есть ли более славный конец для воздушного аса Великой войны? Летающий бог, Демиург, лучший летчик из всех, устраивает ему парад из самолетов будущего, чтобы поприветствовать его. Откинувшись немного назад в своем кресле, он разглядывал летающие чудеса, приближающиеся к нему из-за горизонта. А вот пошли самолеты поменьше, более округлой формы, полностью сделанные из металла. У них один ряд крыльев, раздвоенных на концах, как хвост у ласточки, и движутся они так, как он и представить себе не мог. Но вот еще один странный аппарат. В центре крыла — необычная антенна, немного левее от нее — длинный корпус, напоминающий металлическую сигару, заканчивающуюся мощным двигателем с винтом. А где же пилот? Он сидит в кабине, расположенной правее антенны, посередине. Что за странное летающее устройство?.. А это еще что? Теперь у самолетов уже нет винтов, они оснащены совершенно неизвестными ему двигателями с соплами. Одна необычная модель с немецким гербом и этим странным крестом на хвосте похожа на большое продолговатое яйцо. Пилот сидит спереди в полностью застекленной капле этого яйца, а вокруг него расположено пять сопел с верхней и три с нижней стороны. Этот самолет больше похож на машину времени, чем на самолет — такой он быстрый. Фон Рихтгофен озадаченно оглядывается. Земля все ближе. Он успевает разглядеть еще один немецкий самолет, но самолет ли это? В центральной части фюзеляжа расположена поворотная лебедка с тремя крыльями, на концах которых расположены эти сопла под углом девяносто градусов к фюзеляжу. Мотор вращает лебедку с невероятной скоростью, и она ему кажется огромным вращающимся вокруг фюзеляжа колесом. У этого самолета нет даже крыльев, но у Рихтгофена и времени больше нет смотреть на это удивительное будущее. Его самолет врезается прямиком в бруствер траншеи, занятой австралийскими солдатами. На мгновение он чувствует невыносимую боль, которая быстро уходит. Ему стыдно от ощущения, будто он весь залит кровью под своей кожаной курткой. Какие-то солдаты бегут к нему, не зная, кого они сбили, и опухшие губы Манфреда фон Рихтгофена, залитые кровью, израненные сломанными зубами, произносят одно-единственное слово: «Капут».
ПАНДЕМИЯ
Самым маленьким героем романа может стать один вирус. Этот герой не умеет говорить, любить или ненавидеть и поэтому не может быть настоящим персонажем. При этом, не отличая добра от зла, он нагло нападает на своего хозяина и может быть внесен в число темных антигероев. Кроме того, вирус может путешествовать, а это значит, что он, следует признать, является неплохим поводом для отдельного рассказа — истории мутации вируса H1N1. Этот рассказ, состоящий в основном из бездушных графиков инфицированных и умерших, скорее всего, начинается в Китае. Надежные свидетели не могут поклясться, но под кружку доброго темного пива они бы высказали предположение, что этот смертельный вирус мутировал в Канзасе, на местных тренировочных базах молодых американских солдат во время Великой войны. Вирус, и это можно доказать, возник в Китае. Да. В лесистой части Китая, или на острове Фиджи, или в какой-либо другой азиатской стороне, откуда веками импортировались караванная зараза и болезни моряков. Тихий океан был колыбелью этого убийцы, а затем — даже надежные очевидцы не станут этого оспаривать — он прибыл в Америку.
В старом Сан-Франциско вирус поднялся на солнечную улицу Вальехо, которая не знает тени в любое время суток, и заразил двенадцать семей с этого склона. Евреи кашляли на идиш, итальянцы, словно сквозь слезы, хрипели песню «Карузо», поляки отзывались на какой-то странной смеси сухого польского северного кашля и иммигрантского отхаркивания. Затем вирус переместился на Русскую горку и заразил там все население. У добрых, молчаливых людей, не знающих ни слова по-английски, появились высокая температура и озноб. Они топили свои буржуйки с кривыми трубами, кутались в рваные тряпки и разноцветные платки, а женщины в середине лета носили по дюжине юбок. Эти славные люди ни с кем не разговаривали ни по-русски, ни по-английски, но болезнь все же распространилась на студии художников, которым с вершины холма открывался чудесный вид на сверкающий залив Сан-Франциско. Вирус проник и в мастерскую скульптора Сезара Сантини, отправившись далее с ним вглубь континента. Теперь даже эти надежные свидетели, сколько бы они ни выпили кружек крепкого темного пива, не станут спорить, что болезнь появилась на военных полигонах в Канзасе. Однако солдаты, готовившиеся к Великой войне, были молоды и сильны, поэтому бледность их лиц и небольшой кашель не считались препятствием для их отправки на Западный фронт и возможную смерть. Они все вместе, здоровые и больные, отправились на корабле через Атлантику и вскоре после первых боевых действий заразили французских солдат под Брестом. В то время Лондон все еще веселился. В последний год войны каждый нашел повод вдоволь натанцеваться, попеть и расслабиться. Молодые музыканты сменяли друг друга в заведении Сильвии Спэрроу, многие с довольными лицами обедали в «Савойе» и «Скотте», будто и не было войны, и единственной, не участвовавшей в этом лихорадочном веселье и все еще не знавшей об испанской лихорадке, была Флори Форд. Некогда пылкая австралийка молчала в своей квартире на Ройал-Хоспитал-роуд. Вечером в комнате, освещенной красной лампой, она заводила старый граммофон и слушала две свои единственные пластинки, которые ей удалось записать до Великой войны. Никому не могло прийти в голову, будто в жизни забытой всеми певицы что-то может измениться, и тогда Флори подумала, что ее наказание должно закончиться.
Она отправилась навстречу своей судьбе в тот же день, когда капитан Джозеф Ф. Силлерс почувствовал первые симптомы испанской лихорадки. Домой в Лондон он отправился из Бреста, а старые друзья Флори попросили ее снова спеть «It’s a long way to Tipperary» для орденоносного ветерана войны. Она хотела было отказаться, но, к сожалению, согласилась. Небольшое выступление, первое почти за два года, было организовано в квартире Сильвии Спэрроу. По приезде капитан переночевал в своей холостяцкой квартире. Две ночи Силлерс провел с этим вирусом, отправившимся в путь из лесов Китая и острова Фиджи, в своих легких. Он спал, и ему казалось, что он не болен. Лишь днем, надев парадную форму для торжественного приема в свою честь, он слегка закашлялся. Капитану показалось, что его взмокший лоб немного горяч, но объяснил это своим возбуждением от предстоящей встречи с Флори Форд.