Эти источники имеют еще одно измерение — измерение социальной памяти. Джеймс Фентресс и Крис Уикхем указали, как письменные предания, независимо от их верности фактам, передают взгляды и восприятие, таким образом демонстрируя, как общество запоминает свое прошлое и, следовательно, указывая на взгляды общества времени написания. Сообщения о завоевании следует прочитывать именно как такое свидетельство социальной памяти. Таким образом, ранние арабские источники многое говорят о взглядах мусульман через два века после завоеваний. Если мы хотим исследовать менталитет раннего исламского общества, эти источники обладают величайшей ценностью. Многие историки склонны хулить эти сообщения; если мы вместо этого двинемся по течению повествования, читая в нем то, что оно стремится нам сообщить, они на многое прольют свет.
Одна из ключевых тем этих источников — различие между арабами и их противниками: расхождения в обычаях, взглядах и ценностях. Арабские авторы не анализируют этой темы формально, а освещают ее в ходе повествования. Возьмем, к примеру, один из сотен рассказов, дошедших до нас из VIII и IX веков. Он взят из «Истории завоеваний», составленной в существующей ныне форме Ибн Абд аль-Ха-камом в середине IX века.
Рассказ начинается с того, что мусульманский правитель Египта Абд аль-Азиз ибн Марван (правил в 686-704) посетил Александрию. Будучи в городе, он полюбопытствовал, не осталось ли в живых кого-нибудь, кто помнил бы взятие города мусульманами в 641 году, не менее полувека назад. Ему ответили, что есть один старый александриец, который в то время был мальчиком. На вопрос, что он запомнил из того времени, старик, не пытаясь описать общий ход военных действий и падение города, рассказал об одном эпизоде, в котором он сам принимал участие. Он дружил с сыном одного из византийских патрициев (общий термин, который арабские источники относят ко всем высокопоставленным византийцам). Друг предложил ему выйти «посмотреть на этих арабов, которые с нами сражаются». Сын патриция был одет, соответственно, в парчовые одежды с золотой лентой на лбу и носил богато украшенный меч. Он ехал на толстой смирной лошадке, в то время как рассказчик оседлал жилистого низкорослого осла. Они выбрались из-за укреплений и выехали на пригорок, с которого увидели бедуинский шатер. Снаружи был привязан конь и воткнуто в землю копье. Разглядывая врага, они дивились, как такие «слабые» люди могли достигнуть таких побед. Пока они болтали между собой, из палатки вышел человек и заметил мальчиков. Он отвязал коня, погладил его, приласкал и вскочил ему на спину без седла. Выдернув из земли копье, он поскакал к ним. Рассказчик сказал своему другу, что воин явно нацелился на них, и мальчики бросились назад под защиту городских стен, но араб быстро настиг богатого мальчика на смирной лошадке и заколол его копьем. Затем он погнался за рассказчиком, но тот успел доскакать до ворот. Почувствовав себя в безопасности, он поднялся на стену и увидел, что араб возвращается к своей палатке. Он не взглянул на труп и не попытался захватить дорогую одежду или отличную лошадь. Вместо того он отправился восвояси, произнося арабские слова, которые, как полагал рассказик, были стихами Корана. Затем рассказчик приводит мораль этой истории: арабы победили, потому что не стремились к благам мира сего. Вернувшись к своему шатру, араб спешился, привязал коня, воткнул копье в землю и скрылся в шатре, никому не рассказав о том, что сделал. Когда рассказик закончил, правитель спросил, каков был на вид тот араб. Рассказчик ответил, что он был малого роста, тощий и уродливый, не человек, а меч-рыба, на что правитель заметил, что это был типичный йемени (с юга Аравии).
На первый взгляд эта история едва ли заслуживает серьезного внимания, и тем более пересказа. Завоевание мусульманами Александрии было событием фундаментального значения, которое отмечает конец власти Византии над Египтом и окончание 900-летнего владычества в городе греческого языка. Историк посвящает ему две или три страницы. Он ничего не сообщает о характере осады, если город был осажден, о расположении армий и о других интересных для нас военных подробностях. Этот мелкий анекдот занимает почти все место, отведенное составителем великому событию. Более того, не существует реальных доказательств его правдивости, в том смысле, что такой эпизод действительно имел место, но даже если этот рассказ правдив, он не слишком интересен: персонажи его безымянны, а смерть одного человека не оказала существенного влияния на общий ход событий. Однако при ближайшем рассмотрении анекдот говорит о многом. Для начала, рассказ вводит нас в исторический контекст. Возможно, это не истинное сообщение о том, что произошло в 641 году, но он, очевидно, подлинное создание конца VII века. Омейядский правитель желает больше узнать об обстоятельствах того, как провинция, которой он правит, стала частью мусульманского мира. Подобно историкам и компиляторам своего поколения, он заинтересован в сборе и записи воспоминаний, пока они не пропали навсегда. Сам рассказ подчеркивает несколько знакомых тем. Византийцы богаты и самодовольны, непривычны к трудностям войны. Далее, текст показывает резкое различие в положении и состоянии между сыном патриция и рассказчиком. Араб, в противоположность горожанам; ведет уединенную и суровую жизнь в своем шатре. В отличие от византийца из высшего класса, он превосходный наездник и закаленный воин, умело владеющий копьем. После смерти патриция он демонстрирует свою религиозность, цитируя Коран, и свое пренебрежение к материальным благам — тем, что не задерживается, чтобы обобрать труп жертвы. Заключительный вопрос правителя о внешности араба позволяет рассказчику описать малорослого, жилистого, неприглядного человека. В своем роде это на удивление нелестный портрет, но в нем тоже есть смысл: воин описан как типичный йеменец. Большинство арабов, завоевавших Египет, были родом из Йемена или Южной Аравии. Наместник между тем происходит из племени курайш — из племени самого Пророка, то есть он гораздо более благородного происхождения. Однако автор, который, как нам сообщают, сохранил этот рассказ, сам был йеменцем из древнего племени хавлан. Эти люди не были бедуинами в традиционном понимании, а жили оседло в селениях в гористой центральной части Йемена. Их потомки, сохранившие имя Хавлани, до сих пор населяют ту же местность. Хавлани играли большую роль в завоевании Египта и в последующие два века выдвинулись среди старых почтенных родов Фустата (старого Каира). Автор явно вводит этот эпизод, чтобы подчеркнуть важную роль своих соплеменников и вообще йеменцев в завоевании страны, в которой они теперь живут.