Всех троих приговорили к заключению в крепости-тюрьме Стинке, куда обычно отправляли государственных преступников. А уже утром следующего дня, 8 сентября 1504 года, «Давид» наконец-то был установлен перед дворцом Синьории, бесстрашно встав лицом к открытой площади. Микеланджело впервые увидел Гиганта на расстоянии — огромного, беломраморного, могущественного, и скульптору показалось, что теперь, заняв свое законное место, четырехметровый Гигант может сам охранить не только себя, но и весь родной город. А может, и весь подлунный мир.
И все-таки Микеланджело еще долго не решался уйти — вдруг что-нибудь еще случится? К нему подошли собратья по искусству: «Отправляйся отдыхать. Если надо, мы сами здесь подежурим».
Едва передвигая ноги, скульптор поплелся домой. По пути его окликнул Содерини: «Отныне, Микеланджело, ты почетный гражданин Флоренции. Синьория готова назначить тебе любую премию. Может, ты хочешь получить хороший дом?» Микеланджело возбужденно выдохнул: «Я хочу лишь одно — чтобы Синьория забыла о том, что Контессина Ридольфо — урожденная Медичи, и ей с семьей разрешили вернуться в город!» Содерини с хрустом сжал пальцы: «Ты ведь знаешь, что сейчас все Медичи признаны врагами Флоренции…» — «А я признан ее почетным гражданином. И мне полагается награда. И еще есть долг перед Лоренцо Великолепным, который, кстати, и тебе в молодости помог встать на ноги!»
Уже на следующее утро Микеланджело узнал, что семейство Ридольфи получило разрешение вернуться в город. Впервые за много лет скульптор надел свежую полотняную рубашку, бархатные штаны, натянул новые чулки и сандалии и вышел в город. Приближаясь к палаццо Синьории, он заметил толпу на площади. Но надо всеми возвышался его беломраморный «Давид». Скульптор направился прямиком к своему творению, и люди расступались перед ним. Подойдя поближе, он увидел, как трепетали прилепленные к статуе листки бумаги. Сердце его снова сжалось — вспомнилась памятная записка с угрозами. Но когда, взобравшись на пьедестал, Микеланджело начал срывать листки и читать их, он понял, что ошибся. В них были сплошь восторженные признания: «Мы горды оттого, что мы флорентийцы!», «Как величествен человек!», «Ты создал то, что можно назвать самой красотой!».
И вдруг руки скульптора задрожали. Он увидел послание, написанное рукой, которую не мог не узнать: «Все, что надеялся сделать для Флоренции мой отец, выражено в твоем „Давиде“. Контессина Ридольфи деи Медичи».
У Микеланджело заволокло глаза. Втайне он чувствовал, что Контессина всегда рядом. Не случайно именно она приснилась и разбудила его в ту самую страшную ночь, когда могли погибнуть и он сам, и его беломраморный «Давид». Единая любовь не гаснет, даже если пути двоих расходятся.
Микеланджело повернулся к толпе. Тысячи глаз смотрели на него. В них было все — поддержка и восхищение, понимание и сострадание. Он-то, затворник, думал, что одинок, что весь мир противостоит ему. Оказалось, весь мир — с ним.
И вот уже пять веков этот мир не перестает восхищаться мощью и величественной красотой «Давида», который действительно стал не только символом Флоренции, но и ее защитником. Даже во времена опустошительных войн в Европе за этот город можно было быть спокойным: его никто и никогда не решался разрушить. Процветает Флоренция и поныне. И во многом благодаря «Давиду», посмотреть на которого едут туристы со всего мира. Но ветер, солнце и дождь со временем нанесли мраморной скульптуре немалый урон. Так что еще в 1873 году комиссия ученых и искусствоведов решила отреставрировать ее и перенести в здание Флорентийской академии художеств, а на прежнее место водрузить копию. Правда, со временем оказалось, что подлинный Гигант, даже оказавшись под крышей, не может чувствовать себя в полной безопасности. Ведь наследники духа разрушения все еще не перевелись. Один вандал повредил «Давиду» руку, другой — колено. В 1991 году сумели-таки отбить пальцы на левой ноге. А в начале нынешнего века все чаще раздаются угрозы террористов. Так что противостояние продолжается.
Странствия и исчезновения изумрудной печати
Герой этой истории — истинный авантюрист, бродяга, приходящий и исчезающий по собственному разумению. Но фишка в том, что это не человек, а. перстень. Такое иногда случается в истории ювелирного искусства.
Известно, что Петр Великий прорубил окно в Европу. Однако на самом деле еще его батюшка, царь Алексей Михайлович, уже, если можно так сказать, приоткрыл форточку: начал налаживать связи с тамошними государями, интересоваться искусством и даже завел «комедийную хоромину» — театр при своем дворе, что по тем закостенелым временам было поступком крайне новаторским.