Как это обычно бывает, первые результаты были обнадёживающими. «Отрицаловку» загоняли в тюрьмы и дальние лагеря, в «зонах» увеличивали количество арестантов-«активистов», поддерживалась суровая дисциплина и надзор за осуждёнными. Внутри колоний появились так называемые «локалки» — локальные участки в виде металлических заборов, отгораживающих каждый отряд, а также жилую и производственную зоны колонии, а в промышленной зоне — даже каждый цех. Таким образом каждый шаг осуждённого брался под контроль. Все его передвижения вне отряда допускались только по специальному разрешению и строго фиксировались.
Однако в конце концов всё это только играло на руку «воровскому сообществу». Один из арестантов тех лет пишет:
Удар по отрицаловке был сделан мощный, и в зоне у «власти» стали козлы, то есть активисты…
Режим колоний принял карательный уклон, достаточный для создания сильной и волевой элиты преступности — воров… (А. Экштейн. «Дневник стукача»)
Разумеется, «прессу» и «ломкам» способствовала абсолютная закрытость исправительно-трудовой системы и полное отсутствие контроля со стороны общества.
«Белый лебедь»
Именно в этих условиях в 1980-м году возникает самая жуткая «крытка» Советского Союза — печально известный в арестантском мире «Белый лебедь».
Идею создания специальной тюрьмы для «воров» и уголовных «авторитетов» подал В. И. Снырцев (позже получивший звание генерала за блестящее воплощение этой идеи в жизнь). Он поначалу и возглавил своё детище, расположенное в Соликамске Пермской области (Усольское управление лесных исправительно-трудовых учреждений).
Сам Василий Снырцев расшифровал экзотическое название «Белый лебедь» следующим образом:
Когда первая партия «воров» прошла через профилактический центр, она сразу определила его будущее название. Здание центра построено из белого силикатного кирпича, отсюда и название «белый», а вторую часть дала «лебединая» (последняя) песня.
Объясняя, как пришла ему в голову мысль о создании «тюрьмы для воров», Снырцев поведал историю собственного детства. Когда он осваивал рабочую специальность в ФЗУ, там же якобы учился и молодой «вор в законе» Витя Пахан. По словам Снырцева, этот Витя сумел приобщить к уголовщине всех ребят из училища, за исключением самого Василия (видимо, потому, что тот был сыном фронтовика). А дальше вот что:
В 52-м году приезжаю в отпуск с Колымы в Томск и случайно встречаюсь с одним из своих товарищей по ФЗУ и, представляете, узнаю от него, что из 50 пацанов один я не стал вором. Все были повязаны и посажены в колонию благодаря этому Вите Пахану… И тогда я окончательно понял, что такое один вор в законе. Всего один! И именно тогда пришла мне в голову мысль, что с ворами в законе нужно работать на их уничтожение. Вот и работаю до сих пор. Посвятил этому делу всю свою жизнь.
Эту душещипательную историю нельзя оставить без комментариев. Прежде всего, она не имеет никакого отношения к «ворам в законе». Нехороший Витя Пахан никак не мог быть «законником». Во-первых, по возрасту (в фабрично-заводское училище, по словам Снырцева, ребят отобрали прямо из школы — наиболее рослых): 15-летних «законников» в природе не наблюдалось даже в послевоенные годы. Во-вторых, в то время невозможно было числиться «вором» и… получать рабочую специальность! Это представлялось абсолютно диким! Не зря даже в песне Михаила Танича иронично замечено:
Наконец, говоря о криминализации подростков послевоенных лет, следовало бы в первую очередь, видимо, обратить внимание на социальные условия, в которых ребята росли. На условия, которые способствовали росту преступности, подталкивали мальчишек в объятия уголовников, помогали легко и жадно усваивать «блатную романтику». Именно обстановка тех лет приводила к тому, что какой-то мелкий «шпанёнок» вроде Витьки Пахана мог запросто сколотить вокруг себя полсотни доверчивых пацанов и сделать из них преступников. Так что претензии к «ворам в законе» по поводу «совращения несовершеннолетних» выглядят недостаточно основательными.