Или:
Спросишь, Лесбия, сколько поцелуевМилых губ твоих страсть мою насытят?Ты зыбучий сочти песок ливийскийВ напоенной отравами Кирене,Где оракул полуденный АммонаИ где Батта старинного могила.В небе звезды сочти, что смотрят ночьюНа людские потайные объятия.Столько раз ненасытными губамиПоцелуй бесноватого Катулла,Чтобы глаз не расчислил любопытныйИ язык не рассплетничал лукавый.И нельзя, конечно же, не вспомнить его знаменитое краткое стихотворение:
И ненавижу ее, и люблю. «Почему же?» – ты спросишь.Сам не знаю, но так чувствую я – и томлюсь.Ненавидеть свою возлюбленную поэту было за что. Она изменяла ему так часто, как ей хотелось, и Катулл насчитал в ее постели триста любовников (надо полагать, это гипербола). Некоторые из них невольно попадались на острый язычок поэта, и он хлестал их словами без жалости. Мишенями его злых эпиграмм становятся Мамурра, саперный офицер Цезаря, разжиревший на войнах в Галлии, и народный трибун Ватиний, автор законопроекта, по которому Цезарь получал на пять лет в управление провинцию Галлию, человек, ничего не делавший даром, как это отмечает тот же Цезарь. А молодого преуспевающего адвоката Целия Руфа, которому любвеобильная Клодия не отказала в своих ласках, до этого поэт считал «другом и братом», а теперь:
…словно грабитель подполз ты и сердце безжалостно выжег,отнял подругу мою, все, что я в жизни имел…И он называет его «подлым предателем и вором», а ее, Лесбию, поддавшуюся соблазну, «чистейшей девушкой». Страдания и муки поэта безмерны, он готов ради любимой, что «женские все волшебства соединила в себе», на любые жертвы, подвиги и безумства, а она просто издевалась над ним и помыкала как рабом, лишь иногда даря редкие мгновения сладостных встреч, убаюкивая затем его страсть туманными обещаниями.
Как это знакомо каждому страдальцу от несчастной любви! В конце концов Катулл начинает понимать, что женские клятвы и заверения «надо записывать в воздухе или быстротекущей воде», и советует самому себе избавиться от наваждения.
Всему Риму, конечно, было известно об этой скандальной связи блудливой богатой патрицианки и провинциального поэта из Вероны, тем более он не скрывал своей страсти, а, наоборот, оповещал о ней в стихах – не только читал их своим друзьям, но ходили они и в списках. Цезарю, разумеется, также хорошо было все известно о безумствах модного стихотворца, однако как он к этому относился, сказать трудно, но, зная любвеобильную и широкую натуру Цезаря, он не без интереса наблюдал за этой потешавшей столицу историей, но едва ли сочувствовал бедному поэту в его терзаниях. Для него женщины всегда были средством, а не целью, за исключением, быть может, Клеопатры.
А кем был для Клодии Катулл? Почему она не порывала с ним и даже после смерти своего мужа давала ему обещания выйти за него замуж? Как и большинство куртизанок, она была женщиной образованной, умной и утонченной, высоко ценившей поэтическое слово и иные изыски культуры, поэтому ничего удивительного, что в хороводе ее любовников появился и модный поэт. Но ее поразила глубина его чувства, на какое был не способен ни один из ее бесчисленных поклонников. Быть может, она хотела прозреть и очиститься в этом светлом источнике и стать Музой этого незаурядного человека, а масштаб его творческого дарования она хорошо видела, но…
Но она не смогла изменить своему образу жизни, ее страстная натура жаждала новых наслаждений в череде любовных приключений, и Катулл был в этой погоне камнем преткновения, да и укором. А кроме того, она была все-таки дамой из высшего общества и, давая поэту легкомысленные обещания стать его женой, едва ли всерьез собиралась замуж за небогатого провинциала.
Так это все и продолжалось. Катулл впадал в тоску, и друзья-неотерики пытались отвлечь его от пагубной страсти вечеринками и походами в театр, который был одной из составляющих того образа жизни, какой вели знатные молодые люди. Помимо обычного времяпрепровождения на бегах и кровавых зрелищах с гладиаторами и дикими зверями, а это было любимым развлечением всех римлян, обычно ходили и на театральные представления.
Каким был театр в то время? Что видели на подмостках римские театралы, каким был репертуар? Наиболее плодовитым драматургом описываемой эпохи был Акций, создавший более пятидесяти пьес, в основном это переложения греческих трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида, и они были злободневны в то время, когда тирания наступала на республику, причем написанная на римском материале трагедия «Брут» была в ту пору актуальной и востребованной в политическом контексте.