Мы приехали вечером.
С Николаевского вокзала мы вышли на Знаменскую площадь. Высоко в небе метался зайчик прожектора. Этот таинственный огонек над необъятным, пустынным городом еще больше усиливал беспокойство. Гулкие и тревожные шаги Егора нарушали тишину улиц. Когда мы очутились у наших ворот, сердце мое сжалось от боли. Мы напрасно стучали. Три года жил я этой минутой возвращения, но всегда она представлялась мне совсем иной, чем сейчас. Я думал, что мы пройдем мимо нашего дома под музыку, и соседи, завидев меня, побегут к моей матери, она бросится вниз по лестнице навстречу сыну… Эти мечты были позаимствованы из картин, из книг. Мы же, как воры, не могли попасть в глухо запертый, невзрачный дом на Полтавской улице, неподалеку от вокзала. Егор рассердился и звезданул прикладом о калитку. Тогда из-за ворот мы услыхали испуганный голос:
— Кто там?
— Свои… Солдаты! — басом ответил Петров. — Или ты откроешь, или мы тебе высадим ворота!
— А почему свои? — сказал уже другой голос, более молодой и нахальный.
— С третьего номера… — заторопился я, проговаривая все сразу. — Вернулся с фронта…
За воротами люди советовались. Наконец мы услыхали скрип замка. Я вспомнил этот звук. Калитка открылась не совсем… Она была на цепи… Я увидел нашего домовладельца. Он старался рассмотреть незнакомого солдата.
— Здравствуйте, Семен Семенович… — сказал я.
Я назвал себя, старик ахнул и снял цепочку. Мы очутились в подворотне. Рядом со стариком стоял мальчишка в драповом пальто и в студенческой фуражке. За плечом у него болталось двуствольное ружье.
— Вы что же, на уток собрались или на зайцев? — насмешливо спросил Егор.
Студентик сообщил, что они здесь караулят по приказу комитета спасения родины и революции.
— Да разве революцию спасают под воротами? Что это за комитет?
— В городской думе, — ответил студентик.
— Ах, вот почему весь город на запоре… Нашлись спасители! Народ обманывают… — пренебрежительно оборвал его Егор. — Эх, ты… головка ловка! На головке просвещение, а в головке тьма.
И Егор так выругался, что студентик прислонился к стенке.
Мать согрела нам чаю, подала еды. Егор чувствовал себя прекрасно. Похоже было, что он давно дожидался этого приезда в Петроград. С азартом и увлечением он рассказывал старухе о наших фронтовых делах.
— Наступили торжественные времена, мамаша, — говорил он. — Ленин — народный человек, корень наш… И произрастет дерево, и зацвести должно… Вот ты жалуешься, мамаша, на разруху… А мы, солдаты румынского фронта, рады тому…
Он не успел кончить фразы, как вздрогнуло и даже заныло оконное стекло.
— Восьмидюймовая… — прислушавшись, пробормотал Егор.
Мать перекрестилась.
— Большевики… Восстание у них сегодня.
— Сегодня? То-то, я думаю… Помнишь, комиссар какой-то на вокзале собирал солдат… Я сразу почувствовал, будто что-то началось. Да ты меня заторопил: «Домой, домой!» Вот тебе и домой… А там уж начали! Конечно, с вокзалов начали. А мы домой… Вот дела! Эх, парень, сбил ты меня… Значит, Ленин здесь! А ты говоришь — скрылся.
Егор побледнел и с укоризной посмотрел на меня. Потом, сомкнув брови, он встал, отпихнул от себя табуретку.
— Довольно возились тут с чаями… Пойдем! — приказал он мне.
Мать испугалась.
— Куда же вы, Егор Петрович?
