— Вот кабы они сами, помещики, уразумели, что прошла их пора, надо и честь знать…
Не сообщая своих соображений, Митрий все же подталкивал мужиков:
— Ну что же, ребятушки, надо брать.
— Земля… земля… а тут дом, видишь.
Из толпы выступил старик. Белая борода желтым, загнутым вверх языком лизала его грудь.
— Я вот что, ребятушки, скажу, тут надо наверняка, Митрий Спиридоныч. Вот ежели бы ты, как самый толковей, съездил в Питер, мы и своих коней тебе до станции не пожалели бы, и на билет обчеством собрали бы. Поезжай в Питер устраивать.
Говоря так, старик отводил Митрия от усадьбы, и, слушая его, отходили от усадьбы и мужики.
Когда Митрий это заметил, возвращаться к усадьбе уже никто не захотел.
Места в вагоне Митрию, конечно, не нашлось. Меньше его раздумывали люди, и увесистый багаж и мешки в объем человека оказывались подвижнее и проворнее, чем его тощее, ничем не обремененное тело. Пока он раздумывал, глядя на вагоны, совсем лишенные стекол, мешочники уже совали туда тяжелые мешки и сами лезли вслед за ними, несмотря на ругань и сопротивление помещавшихся в вагоне грудь с грудью.
Пока разглядывал, которая площадка посвободней, все были залеплены до последней ступеньки, и кондуктор, как нищий, упрашивал пропустить его в вагон.
Митрий растерянно хватался за последних бегущих к вагонам пассажиров.
— Куда же, куда же, ребятушки, сесть-то?
Запоздавший солдат отцепил его от своего рукава.
— Какой еще барин — «сесть». А ты не видишь, люди меж вагонами на буферах стоят! «Сесть… сесть».
Это слово злило солдата необычайно. Наконец он разрядился:
— Черт лохматый, полезай на крышу, коли такой седок. — С хохотом махнул рукой на крыши вагонов.
Но крыш вагонов и не было видно: телами человеческими они были крыты. За трубы вентиляторов борьба — наибольшее скопление тел, рук, голов.
В сомнении, где поместиться, шел мимо переполненных вагонов Митрий.
Второй звонок, где тут!
— Полезай, братишка!.. — раздалось с первого у паровоза вагона.
За дымом, завороченным хвостом из трубы паровоза прямо на спину живого вагона, не сразу различил Митрий кричавшего. Целые уголья летели на припавших к крыше пассажиров. На ком-то затлелась одежда, пахло горькой овчиной.
— Горите, братцы! — закричал Митрий.
— Лезь, чертов сын! — свирепо закричал ему парень с вагона, грохоча по кромке кулаком. — Теплей будет у паровоза, руки не смерзнут держаться под дымом.
Совсем растерявшийся Митрий смотрел, как можно взобраться на вагон. Откинули прикрепленную к вагону железную лестницу. Еще не занес он на крышу ногу, как парень, схватив его за шиворот, повалил на чьи-то длинные тощие ноги, вытянутые поперек вагона. Поезд уже тронулся.
— Гни голову! — орал парень, колотя его по затылку.
Митрий даже обиделся и попробовал сопротивляться нахальному парню.
— Вот я тебе дамся, — угрожал он, пытаясь сбросить со спины его руку.
Парень сам лежал, пригнув голову.
— Дашься, как голова отлетит, — прошипел ему парень в самое ухо.
Тут над головой Митрия свистнуло ветром и потемнело. Он понял, что парень не озорник, а благодетель.
Так, не смея приподнять голову, несся он под свистом ветра и дымом паровоза. Когда другие приподнимались, давая отдохнуть спине и поплотнее запахивая живот, промерзавший от железной обивки вагона, Митрий оставался распластанным.
Шуба его во многих местах прогорела, и соседи охотно хлопали его по спине, пожалуй иной раз и без надобности, а так, поразмять захолодевшие руки.
К ночи он уже сам поддерживал и будил засыпавших, ехавших так уже не первую ночь.
В Питере Митрий не бывал раньше. Хватаясь по временам среди толпы за парня, втащившего его на крышу вагона, он вышел на площадь перед вокзалом. Торопиться ему не хотелось. А тут сразу всадник.
— Вот добрый коняга-ломовик, — указал он на памятник Александру III. — Да и мужик дородный. Ха-ха…
— Царизм это, — не глядя, ответил парень.
Он озабоченно прислушивался к стрельбе, доносившейся из города.
— Берут опять чегой-то, — ни к кому не обращаясь, пробормотал он, вытирая обветренные губы. — Верно, слух был: не все взяли — добирают.
Утвердив покрепче увесистый мешок на спине, он пошел к Невскому. Веревочку от тянувшегося по земле красного сундучка он передал Митрию.
— Бери, все равно порожняком идешь.
Митрий охотно поволок деревянный крашеный сундучок.
— Крупа у меня там, на соль выменял, — пояснил парень.
Около больших зеркальных стекол Митрию хотелось постоять, почитать над ними вывески. Сулилось так много, а в окнах ничего. Двери на замках — замки с давней, нетревоженной, скопленной пылью.