— Тем более, — подтвердил Прошка. — Пусть церковники сами славят свой праздник. — И снова бросил на меня суровый взгляд. — Ты понял, Хвиля?
— Понял, — ответил я убитым голосом. — Не буду славить.
— Ладно, — одобрил Прошка. — Следующее мероприятие. Полный бойкот пасхи. Не наряжаться, не разгуливать по улицам, не принимать участия в играх и танцах.
— А что такое бойкот? — спросил Андрюшка Лисицин.
Прошка насупился, покашлял, будто у него что-то застряло в горле.
— Ну, как тебе растолковать? Необращение внимания. Понял? Дескать, меня не касается. Все равно и наплевать. Ясно?
— Угу, — ответил Андрюшка, смешно вздернув свой курнопятый нос. — Как дважды два.
— И дома не праздновать, — продолжал Прошка Архипов — Заняться каким-нибудь делом. А если дела не найдется, читку затеять. Одним словом, все что угодно, только не праздновать. И не поддерживать религию.
— А что такое религия? — спросил Андрюшка Лисицин.
На этот раз Прошка досадливо поморщился, как от чего-то горького.
— А ты чем слушал — ухом или брюхом? Я ж вот тут читал… — И провел пальцем по строчкам. — Вот сказано: религия — орудие… Понимаешь?.. Орудие богатых против бедных. Она способствует… Понимаешь?.. Способствует невежеству и закабалению. А по-другому сказать, религия — опиум для народа.
— А что такое опиум? — не унимался Андрюшка Лисицин.
Прошка снова уткнулся в бумагу. И долго бегал по ней глазами. А потом поднял их и смущенно сказал:
— Насчет этого не объясняется. Сказано «опиум», и все.
— Это такое зелье, — пояснил я. — Примет человек и погрузится в сон. И забудется от жизни.
— А это, что ж, плохо — погрузиться в сон? — поинтересовался Сережка Клоков.
— Понятно, плохо, — продолжал я. — Это ж дурман. Хуже самогону. Хватит бедняк такого дурману и обманет самого себя. Будто жизнь стала не такой, как есть. А очнется, и никаких тебе перемен. Одно только усыпление.
— Правильно, — подтвердил Прошка Архипов. — А нам нужно не усыпление, а борьба. Мы должны бороться за хорошую жизнь, а не одурманиваться.
— А ты откуда про то знаешь? — спросил меня Илюшка Цыганков. — Про этот опиум самый.
— В книжке прочитал, — признался я. — Есть такие. Про религию и попов.
— У них много разных книжек, — сказала Маша Чумакова, улыбнувшись мне. — Алексей Данилыч, ихний отчим, в волости работал. И оттуда привез. Мне отец рассказывал.
Ребята с любопытством и уважением посмотрели на меня, будто я внезапно предстал перед- ними владельцем сокровищ.
— Да, — подтвердил я. — Книжек много. Целый сундук.
— И ты все прочитал? — спросил Володька Бардин.
— Не все, а больше половины. Остались только религиозные. А их неинтересно читать. Скука.
Было как-то неловко и в то же время приятно. С карловского хутора я был среди них один. И до ячейки знал их только по имени. Не больше знали и они меня. Потому-то и хотелось похвастать. Особенно теперь, когда мне было так тяжело.
— А сказки есть? — спросил Сережка Клоков. — Такие, чтобы дух захватывало?
— Есть и сказки, — охотно отвечал я. — И рассказы разные. Даже толстые романы. Но больше история. Как жили народы, как воевали меж собой.
— Расскажи про какую-нибудь, — попросил Сережка. — Про самую интересную…
Ребята присоединились к этой просьбе. А Маша опять улыбнулась, будто заранее благодарила меня. Я вспомнил рассказ о мексиканце, который знал почти на память, и сказал:
— У писателя Джека Лондона есть такая книжка…
— Джек? — перебил Андрюшка Лисицин. — Вот так так! А у Комарова кобель Джек. Громадный волкодав…
На Андрюшку зашикали. Все знали про Комаровского кобеля и ничего примечательного не видели в таком совпадении. И все же не удержались, чтобы не выразить возмущения.
— Пристрелить бы этого зверюгу! — сказал Илюшка Цыганков.
— А заодно и его хозяина. Друг дружку стоят!
— Насчет хозяина не знаю, — заметил Володька Бардин. — А вот собаку… Она не сама стала зверюгой. Ее сделали такой…
Когда ребята затихли, я рассказал о юном мексиканском революционере. О том, как победил он опытного боксера и как победой своей обеспечил восставших рабочих оружием. Ребята слушали затаив дыхание. Глаза их жадно горели, а лица то грозно хмурились, то радостно светились.
Под конец Илюшка Цыганков одобрительно сказал:
— Молодец! Не подвел-таки революцию.
— Вот бы нам боксу научиться, — цокнул языком Андрюшка Лисицин. — Тогда бы мы сразились с нашими Комаровыми и Лапониными.
— С Комаровымк и Лапониными надо сражаться не боксом, а идеями, — поучительно заметил Прошка Архипов. — Попробуй заикнись Симонову про бокс. Враз уклон присобачит… — И вдруг подался ко мне. — А у тебя что это? — И ткнул пальцем мне под глаз. — Отчего синяк? От бокса, что ли?