Ноги кое-как пододвинули меня к столу, а глаза со страхом уставились в мясистое лицо. Еще раз, оглядев меня, начальник сердито сказал:
— Ты что там партизанишь? Кто дал тебе право нарушать законы? Что ж молчишь? Или ты думал, что это сойдет тебе с рук? Черт знает что! Безобразничают, своевольничают. А за них тут оправдывайся и вывертывайся. Ну, отвечай. Что натворил там?
С огромным усилием я выпростал язык откуда-то из горла и зачем-то переступил с ноги на ногу.
— Мы хотели… У нас нет клуба… А школа народная… На конференции по культуре…
Я хотел было сказать, что это Симонов подсказал нам, но начальник остановил меня.
— А это что такое? Кто тебя так?..
Я невольно провел по щеке рукой.
— Он, Комаров.
Широкое лицо Малинина потемнело.
— Как же это?
— Ударил жеребца, а попал в меня.
По губам начальника скользнула усмешка.
— Ишь ты, ловкач! Ударил жеребца…
Он вышел из-за стола и позвал Музюлева. Тот в ту же минуту вырос на пороге.
— Слушаю, товарищ начальник!
Малинин решительно махнул рукой.
— Комарова!..
Мельник вошел спокойно и уверенно. Остановился посреди комнаты и угодливо улыбнулся. Но Малинин ничего не заметил. Подойдя к Комарову, он качнулся на скрипучих сапогах, будто собираясь ударить, и насмешливо сказал:
— Так, так. На других — с жалобой, а сам — за рукоприкладство?..
Комаров попытался было что-то возразить, но Малинин остановил его:
— А ну-ка, гляньте на свою работу. Гляньте хорошенько…
Я повернулся к мельнику щекой. Тот побледнел и потупился.
— Нечаянно, гражданин начальник!
— Ага, нечаянно! — злорадно повторил Малинин. — Метил в жеребца, а угодил в комсомольца! Да еще в секретаря ячейки? Ну, знаете!.. — Он зашел за стол, костяшками пальцев постучал по нему. — Жалуетесь на беззаконие, а сами… Или законы только для нас, а вы от них свободны?.. — Он опять вызвал Музюлева и приказал составить протокол. — И арестовать. Арестовать обоих. До особого распоряжения!..
Музюлев водворил нас в одну камеру. Пожелав арестантам всего хорошего, он закрыл дверь и звякнул замком.
Комаров злобно хихикнул и сказал!
— Вот уж никогда не думал, что придется сидеть с каким-то комсомольцем.
— А мне никогда не приходило в голову, что буду наедине с кулаком под запором.
— Я не кулак! — рассвирепел мельник. — Слышишь ты, голодранец? Я хозяин! И всегда буду хозяином!
— Что кулак, что хозяин — одна сволочь, — выпалил я. — А вот будете ли вы хозяином всегда, это еще мы посмотрим.
— Кто это — мы? — зашипел Комаров, покрываясь красными пятнами. — Кто, я спрашиваю?
— Народ, — стараясь быть спокойным, ответил я. — Народ решит, хозяйничать вам или нет. А скорее всего выбросим мы вашего брата на свалку и сами станем хозяйничать.
Комаров весь затрясся. И сунул мне под нос кукиш.
— А вот на-ка, выкуси! Сам и со своими бандитами. Не быть тому, чтобы вы добром моим пользовались! Никогда не быть! Ишь, чего захотели! Хозяйничать! Да мы вас скорее в порошок…
— Но, но, гражданин Комаров! — сказал я, — Осторожней. Вы не на мельнице, а в милиции. Держитесь поприличней.
Комаров зло расхохотался.
— Слыхали? Щенок учит меня! Меня, Комарова!.. — Он подступил ко мне и заскрежетал зубами. — Я вот сейчас возьму и удавлю тебя, как… как… как… — И протянул руки с пальцами, похожими на когти. — Вот сейчас покажу тебе народ.
Я отступил в угол и невольно оглядел камеру. Тесная, с маленьким оконцем, забранным железной решеткой. Ускользнуть в такой тесноте немыслимо. В самом деле, схватит и удавит. Вон они у него какие, ручищи! Да и сам — крупный, плотный, как дуб. Нет, с таким не справиться!
А Комаров шипел, брызгал слюной.
— Всех порешим! Всю коммунию и комсомолию! Чтобы никогда не соединились пролетарии!
Глаза его наливались кровью, грудь ходила ходуном. Казалось, он лишился рассудка. И готов на что угодно. Надо было как-то оглушить его, чтобы пришел в себя. И я, собрав всю выдержку, спокойно сказал:
— А пуля, пуля в лоб?..
Комаров вздрогнул, как от выстрела, сжал кулаки и опустил их.
— У-у-у, дьяволы! — простонал он. — Холеру бы на вас! И всех до одного!..
Он тяжело опустился на топчан и затих. А я вышагнул из угла и насмешливо спросил:
— Что же вы, гражданин Комаров? За собственную шкуру сдрейфили?
Комаров не ответил. Он будто сразу оглох. Я присел на противоположный топчан.
— Времена ваши улетучились. И вам уже не сладить с нами. Руки стали короткими. А у нас выросли. И еще будут расти…
Комаров молчал. Весь съежившийся, он уже не казался страшным. Я вытянулся на голых досках, подложил руки под голову. Хотелось подчеркнуть независимость. Но причиной была усталость. Она валила с ног. Сколько труда и волнений. И все за один день.
Вспомнились ребята. Конечно, они уже разорили внутренность школы. Остались стены, пол да потолок. Скоро эту коробку мы наполним новым делом. Каким будет это дело, я еще не знал. Но твердо верил: оно будет интересным и полезным.
Я снова бросил взгляд на Комарова. А может, и правда, народ скоро расправится с богатеями? И станет сам распоряжаться их богатством, нажитым чужим трудом? Словно почувствовав мой взгляд, Комаров выпрямился, посмотрел на меня и скривился, будто проглотил какую-то гадость.
— Слушай ты, малый! Тебе говорю, хамлетина!
Я ничем не показал готовности к разговору.
— Оглох, что ли? — продолжал мельник. — Или язык прикусил от страху?
Я презрительно фыркнул.
— Ошибаетесь, гражданин Комаров! — Я-то не испугался. А вот вы дали трепака. И сразу — в кусты!
Комаров что-то проворчал, должно быть, выругался. Потом сказал, поерзав на шершавых досках:
— Ладно, черт с тобой! Слушай, что говорю…
— Между прочим, у меня есть имя.
— Зато у тебя нет учтивости, босяк!..
Я не отозвался и продолжал пялить глаза в потолок. Мое равнодушие бесило мельника. А мне это и надо было. Не всегда сила солому ломит. А дух возвышает даже немощных. Но Комаров тоже умел сдерживаться.
— Хорошо. Как тебя там? Ну, Хвилька.
— Не Хвилька, а Филька, раз на то пошло, — разозлился я. — И без всякого ну. Я вам на батрак, чтобы нукать.
Комаров весь передернулся. Даже расправил пальцы, как стервятник когти. Но снова сдержался, подавил ярость.
— Ну, слушай же, Филька, — с шумом выдохнул он. — Я предлагаю мировую.
— Мы непримиримые враги.
— А, дьявол! Ну, не мировую, а так… Сделку, что ли?
— На сделку с классовым врагом не пойдем.
— Да чтоб тебе, поганец! — прохрипел мельник. — С ума сведешь, собака! Ох, ты, мать божья!
Ну, как там? Договор, что ли? Давай договоримся. Отдадим школу. Делайте с ней что хотите. А за это скажешь, что ударил нечаянно.
— Как же нечаянно, когда с умыслом? — возмутился я.
— С умыслом, — подтвердил Комаров. — А почему? Обозлил ты меня. Расселся в тарантасе, как барин. А меня в кучера превратил. Вот и взяла злость. А ты скажи, что ненароком. И будем квиты… — Он подался ко мне, словно хотел, чтобы я понял все. — Ну, подумай, какая тебе выгода, что меня упрячут? Да и упрячут ли? Свидетелей-то не было. Отопрусь и выкручусь. Но школу тогда уж дудки. Ни за какие деньги…
Он четко выговаривал слова, будто хотел поглубже вогнать их в мою голову. Но этого и не требовалось… Я хорошо понимал его намерение. Выиграть на проигрыше. И все же не хотелось поднимать шума. Подумаешь, какой-то рубец! Мало ли их было, рубцов? Пройдет несколько дней, и от него не останется следа. Да и в суд тащиться из-за этого охоты не было. Тем более что там и меня самого по головке не погладят. Школу-то разорили мы самочинно. Нет, уж лучше обойтись без суда и прочего разбирательства. Но унижаться соглашением с кулаком тоже не было никакого желания. И потому я решительно заявил:
— Договариваться с вами тоже не намерены. А школу все равно заберем. Она не ваша, а народная. Понимаете? А вам лучше всего не противиться. И отдать ее подобру-поздорову. А что до вас лично… можете не трусить. Мы не такие, как вы, жлобы. Не занимаемся тяжбами.