А. И. Остерман
Другой историк XIX века Владимир Михайлович Строев писал: «В Остермане мы видим крайнего государственника, который на все, даже на страх божий, смотрел с чисто государственной точки зрения. Наряду с этим нельзя не отметить у него чрезвычайную скудность общих идей об вправлении государством. Все современники отмечали в нем чрезвычайную работоспособность, (в том числе не любивший его Миних), сдержанность, хитрость и жестокость. Подобно своему великому учителю, он, конечно, не задумывается принести в жертву своему государственному идеалу любую человеческую личность, когда это понадобится».
А в XXI веке историк и публицист Яков Гордин напишет: «Остерман был человеком глубоко незаурядным… своим холодным умом он воспринимал страну как некий хитро устроенный автомат, еще не отлаженный, в котором надо заменять время от времени отдельные детали и целые блоки. Имея для этого многообразный набор изощренных инструментов, барон Андрей Иванович, вполне обрусевший, связанный женитьбой со старинными русскими родами, воспринимал Россию, как поле рациональной деятельности… Остерман не был кровожаден. Он был холодно, целенаправленно и целесообразно жесток…».
Вы заметили, как с годами растет понимание такой своеобразной личности, как Остерман? Возможно, дело здесь не только в накоплении знаний, но и в изменении «нравственной парадигмы» историков, расширении границ приемлемого. Гордин ни в ком случае не пытается обелить Остермана, но опыт прошедших двух веков позволяет ему глубже понять и оценить мотивы, которыми он руководствовался. Идея «государства, как машины» или «государства, как Левиафана», упорядочивающего в спасающего от «войны всех против всех», которая является естественным состоянием человека, сформулирована еще в XVII веке английским философом Томасом Гоббом. В XIX веке акцент стали делать на естественных правах, от которых не может отказаться человек, даже во имя процветания государства, иначе это государство тут же станет аморальным. Но XX век научил нас понимать, что жестокость и бесчеловечность XVIII века может померкнуть перед жестокостью и бесчеловечностью решений, принятых во имя охраны естественных прав человека.
Так или иначе, а Остерман не самый худший сын своего времени, и его действия безусловно подчинялись внутренней морали, возможно не стандартной, но четко расставлявшей границы между «можно» и «нельзя».
Но возможен и другой ответ: Остерман так фантастически честолюбив, что ему не доставляли удовольствия никакие материальные доказательства его могущества. Ему достаточно было сознания, что все подчиняются его власти, что он все держит в своих руках. А мздоимство и взяточничество могли, напротив, ослабить и погубить его, как в результате они погубили его «заклятого друга» Меншикова. Возможно, отказываться от взяток его заставляли осторожность и предусмотрительность. Каждый, как водится, может сам решить, какая из версий нравится ему больше.
Во-вторых, «орудием», если не «оружием» юного Остермана стало неплохое образование и, по всей видимости, уважение к знаниям, к учености. Его отец, пастор, происходил из семьи уже давшей родному городу несколько священников, адвокатов и правоведов и даже одного бургомистра. Может быть, пастор Йоганн Конрад Остерман и был беден, как уверяет первый биограф его сына, – русский историк, князь Петр Владимирович Долгоруков, – но все же не настолько, чтоб не оплатить сыну обучение сначала в городской гимназии, а затем и в Йенском университете. Созданное сравнительно недавно, в середине XVI века, как школа протестантских пасторов, это учебное заведение сохранило тем не менее все традиции средневековых университетов – четыре классических факультета: изящных искусств, теологии, права и медицины. Особенно представительный философский факультет, его профессора были известны во всей Германии. Но Генрих выбрал для себя иную специальность, правоведение, надеясь, по-видимому, стать еще одним из длинной череды уважаемых и респектабельных юристов по фамилии Остерман. Соблюдались в университете также негласные традиции, в частности традиция студенческих дуэлей и пьяных драк в кабаках. Во время одной из таких то ли честных поединков, то ли поножовщин, крепко выпивший Остерман умудрился тем не менее заколоть своего противника, оказавшегося дворянином из хорошей семьи, и теперь победителю пришлось бежать из родной Германии.