Вокруг простирался африканский день — желтое сияние и пение птиц. Пыль покрывала ее руки, лежала на полу веранды.
— Чертова засуха. На этой ферме уже три года нормального дождя не было. Скотина не протянет долго, если не начнутся дожди.
— Дождя не было только на этой ферме?
— Здесь область дождевой тени. Я не знал об этом, когда покупал землю.
— А-а.
— Ну, надеюсь, вы понемногу знакомитесь с нашими делами. По крайней мере, если вы вернетесь и напишите, что всем мы здесь ничуть не лучше Саймона Легри, то заслужите одобрение хотя бы за то, что потрудились приехать.
Роуз не знала, кто такой Саймон Легри. Ей оставалось догадываться по контексту, что это какой-то белый расист.
— Я стараюсь быть объективной.
— Большего никто и не требует.
Барри снова забеспокоился, заерзал и в конце концов вскочил:
— Мне надо бы взглянуть на телят. Хотите пойти со мной?
Понимая, что от нее ждут «согласия», Роуз все-таки сказала, что лучше останется и посидит на веранде.
— Жаль, что моя вторая половина уехала. А то бы у вас была компания посплетничать.
И он ушел и вернулся, когда уже стемнело. Ужин. После ужина они слушали по радио новости, и Барри обругал чернокожего диктора, когда тот неверно произнес слово, а потом объявил:
— У меня глаза слипаются. Намотался сегодня, пойду лягу. — И отправился к себе в спальню.
Так и прошли все пять дней, что Роуз гостила на ферме Барри Энглтона. По ночам она лежала без сна и с надеждой прислушивалась к звукам: не шаги ли это хозяина дома, идущего к ней. Но так и не дождалась этого. А днем ездила с Барри на ферму и пыталась вникнуть в то, что он говорил. Из их разговоров, которые всегда казались такими короткими и постоянно обрывались на полуслове очередным происшествием в хозяйстве (неужели и вправду это так срочно, так драматично, все эти поломки трактора, пожар в буше, поранившаяся корова?), Роуз вынесла, что ее старый знакомый Франклин был чуть ли не худшим «из этой банды рвачей» и что ее идол товарищ Мэтью такой же жадный до богатства, как все остальные, и имел не больше представления о том, как управлять страной, чем он, Барри Энглтон, об управлении банком Англии. Роуз обронила при случае имя Сильвии Леннокс: оказалось, Барри слышал о ней, но знал только то, что эта женщина работает при миссии где-то в Квадере. Он добавил, что когда-то, в годы его детства, все ругали миссионеров за то, что из-за их школ негры начинают мнить о себе невесть что, но теперь люди сожалеют (и он, Барри, склонен согласиться с этим), что негры не могли учиться и дальше, потому что сейчас стране совсем не помешали бы несколько местных профессионалов. Да, век живи — век учись.
Жены Барри Роуз так и не застала, хотя поговорила с ней однажды по телефону.
— Хорошо, что вы согласились приехать, — сказала благодушно отсутствующая хозяйка дома. — Барри хоть немного отвлечется от себя и фермы. Ну, мужчины все таковы.
Это замечание, сходное по форме с претензиями феминисток, но куда менее изощренное, чем заявления женского кружка Роуз, позволило ей ответить, что да, мужчины во всем мире одинаковы.
— Вы передайте ему, пожалуйста, что я сегодня поеду к Бетти и привезу от нее одного из щенков. — Она добавила: — И прошу вас, будьте справедливы, напишите о нас что-нибудь хорошее хотя бы раз.
Барри выслушал сообщение лишь с одним комментарием:
— Пусть только не надеется, что эта собака будет спать на нашей постели, как предыдущая.
Следующим пунктом в программе Роуз (вообще-то он шел первым, но вмешались судьба и Барри Энглтон) был визит к старому приятелю Джонни Леннокса, Биллу Кейзу. Он был коммунистом в Южной Африке, попал в тюрьму, бежал в Цимлию, где продолжил свою карьеру в юриспруденции, защищая неимущих и бесправных, а при черном правительстве это оказывались по большей части все те же люди, что были при белом. Билл Кейз знаменит, он герой. Роуз с нетерпением ждала встречи с ним: наконец-то она услышит «правду» о Цимлии.
Что касается Барри, для которого Роуз мгновенно развела бы ноги, хватило бы и одного намека с его стороны, то с ним она далеко не продвинулась. Разве что его замечание, что не будь он женат, то пригласил бы ее в ресторан, можно было расценить как выражение его чувств, но, во-первых, сказано это было, когда он провожал гостью до города, а во-вторых, Роуз хватило честности признать, что с его стороны это была дежурная галантность, не более двусмысленная, чем его прощальное: «Пока, еще увидимся».
Билл Кейз… О коммунистах, действовавших в Южной Африке при апартеиде, перво-наперво нужно сказать, что мало кто сравнится с ними в смелости, мало кто сражался с тиранией с такой самоотверженностью, как они… Но как же, примерно в то же время диссиденты в Советском Союзе противостояли коммунистическому угнетению не менее отважно. Проблему Советского Союза, который оказывался не таким, каким его представляли, Роуз научилась решать просто: она не думала об этом. Она же тут ни при чем, верно? Проведя в доме Билла Кейза не более часа, она поняла, что он придерживается того же метода. Многие годы он доказывал, что Советский Союз — это новая цивилизация, которая навсегда уничтожила былое неравенство и, что особенно им подчеркивалось, расовые предрассудки. Но теперь даже в провинции (а Сенга, несомненно, провинция, хоть и называется гордо столицей) всеми признавалось, что Советский Союз декларировал одно, а делал совсем другое. Признавалось всеми, но, конечно, за исключением черного правительства, преданного славному делу коммунизма до последнего. Что касается Билла, то он говорил не о великой несбывшейся мечте, а о местных делах: Роуз слышала от него то же самое, что целыми днями внушал ей Барри Энглтон. Сначала она решила, что Билл так шутит, пародируя то, что она, по его мнению, наслушалась от фермера, но нет, его жалобы были столь же страстны, обстоятельны и яростны, как жалобы Барри. К белым фермерам относятся несправедливо, их делают «козлами отпущения» при каждой ошибке властей и при этом требуют, чтобы они приносили стране валюту, их обкладывают неподъемными налогами, как жаль, что это государство предпочло не работать, а лизать задницу Всемирному банку, «Глобал Мани» и им подобным!
В эти дни Роуз наконец пришла к очень болезненному выводу: восхваляя товарища Мэтью, она поставила не на ту лошадь. Ей придется слезть, вернуться назад и предпринять какие-то меры для восстановления своей репутации. Пока было слишком рано описывать товарища Вождя таким, каков он есть на самом деле, ведь ее последний панегирик в его честь опубликован всего каких-то три месяца назад. Нет, нужно взять паузу, найти другую тему, выбрать другую мишень.
Из дома Билла Кейза она перебралась к знакомому Билла — Фрэнку Дидди, добродушному редактору газеты «Цимлия пост». Легкое гостеприимство Африки начинало нравиться Роуз: в Лондоне зима, скукотища, а здесь новое общество, к тому же она живет бесплатно. «Пост», как ей было известно, в среде более или менее интеллигентных граждан считалась самой презираемой газетой. Ее передовицы обычно выдерживались в таком тоне: «Наша великая страна успешно преодолела очередную незначительную проблему. На прошлой неделе на электростанции произошел сбой из-за потребностей нашей бурно развивающейся экономики и, как нам стало известно, вследствие происков шпионов Южной Африки. Мы ни на миг не должны расслабляться. Мы не должны забывать, что на Цимлии сфокусированы сейчас попытки дестабилизировать ситуацию в нашей процветающей социалистической стране. Да здравствует Цимлия!»
Фрэнк Дидди, узнала Роуз, рассматривал подобные статьи как кость, брошенную для успокоения правительственных псов, которые подозревают редактора газеты и его коллег в «распространении лжи» о положении в стране. Журналисты «Пост» со времени Освобождения жили как на пороховой бочке. Их арестовывали, держали в заключении без предъявления обвинений, выпускали, арестовывали снова, подвергали угрозам, а мордовороты полиции, известные в редакции «Пост» просто как «мальчики», захаживали и в помещения газеты, и в дома сотрудников, угрожая арестами и тюрьмой при малейшем признаке непослушания. Что касается остального, то есть правды о Цимлии, Роуз услышала ровно то же самое, что у Барри Энглтона и у Билла Кейза.