И чуть раньше, этим утром, готовя на кухне еду на вечер, Фрэнсис наблюдала следующую сцену. Эндрю сидел за обеденным столом рядом с Тилли, завернувшейся в детское одеяльце, которое нашла в комоде и присвоила. Перед ней стояла миска молока с кукурузными хлопьями, и вторая такая же миска — перед Эндрю. Он играл с ней в детскую игру:
— Одна ложка для Эндрю… Теперь одна ложка для Тилли… Одна для Эндрю…
При словах «одна для Тилли» она открывала рот и огромными голубыми глазами смотрела на Эндрю. Казалось, что она не умеет моргать. Эндрю наклонял ложку, после чего девушка закрывала губы, но не глотала. Эндрю заставлял себя проглотить свою ложку, и все повторялось:
— Одна для Тилли… Другая для Эндрю…
В рот Тилли попадали жалкие крохи, но хотя бы Эндрю что-то ел.
Потом Эндрю делился с ней:
— Тилли не ест. Нет-нет, у нее это получается гораздо хуже, чем у меня. Она совсем не ест.
Все это происходило задолго до того, как анорексия стала привычным явлением наряду с сексом и СПИДом.
— А почему Тилли не ест? Ты знаешь? — поинтересовалась Фрэнсис, подразумевая: пожалуйста, скажи мне, почему ты сам не ешь.
— В ее случае я бы сказал, что из-за матери.
— А какие еще бывают случаи?
— Ну, в моем случае, например, это скорее из-за отца.
Самоирония и неунывающий юмор, которые воспитал в сыне Итон, в этот момент словно отсоединились от его истинного «я» и превратились в набор гротескных и неуместных масок. Глаза Эндрю смотрели на мать серьезно, тревожно, умоляюще.
— И что же нам делать? — спросила Фрэнсис в таком же отчаянии, как и он.
— Надо подождать, немного подождать, только и всего, а потом все наладится.
Когда «детвора» (пора бы ей уже перестать называть их так) толпой спустилась и расселась вокруг стола в ожидании еды, Джонни с ними не вернулся. Все сидели и прислушивались к ссоре, вспыхнувшей на верхнем этаже дома. Крики, проклятия — отдельных слов, правда, было не разобрать.
Эндрю пояснил Фрэнсис:
— Отец хочет, чтобы Юлия пожила в его квартире и присмотрела за Филлидой, пока он будет на Кубе.
Все посмотрели на Фрэнсис, ожидая ее реакции. Она рассмеялась.
— О, господи, — сказала она. — Это же переходит всякие границы.
Теперь все переглядывались — неодобрительно. То есть все, кроме Эндрю. «Детвора» восхищалась Джонни и считала Фрэнсис недоброй. Эндрю сказал, обращаясь ко всем очень серьезно:
— Это невозможно. Несправедливо просить об этом Юлию.
Верхний этаж, где обитала Юлия, часто бывал объектом насмешек, и хозяйку дома называли не иначе как старухой. Но с тех пор как Эндрю вернулся домой и подружился с Юлией, отношение к ней стало меняться, так как все брали пример с него.
— С какой стати она должна помогать Филлиде? — сказал Эндрю. — Хватит и того, что ей приходится терпеть всех нас.
Этот новый взгляд на ситуацию заставил всех задуматься.
— И к тому же Филлида ей не нравится, — сказала Фрэнсис в поддержку Эндрю. И вовремя остановилась, потому что на языке уже вертелось продолжение: и я ей не нравлюсь, Юлии никогда не нравились женщины Джонни.
— Кому она вообще может нравиться? — воскликнул Джеффри, и Фрэнсис взглянула на него вопросительно: это было что-то новое.
— Филлида приходила сюда сегодня, — объяснил Джеффри.
— Она хотела поговорить с тобой, — добавил Эндрю.
— Сюда? Филлида?
— Она чокнутая, — сказала Роуз. — Я была здесь, видела ее. Она спятила. Съехала с катушек. — И Роуз хихикнула.
— А что Филлиде было нужно? — удивилась Фрэнсис.
— Я не спрашивал, — ответил Эндрю. — Сказал ей, чтобы уходила.
Наверху хлопнула дверь, громче раздались крики Джонни, и вот он уже затопал по лестнице, а вслед ему неслось единственное слово, которым наградила сына Юлия:
— Имбецил!
Он вошел в кухню, искрясь от ярости.
— Старая сука, — бормотал он, — фашистка.
«Детвора» смотрела на Эндрю в ожидании подсказки, как себя вести. Он же сильно побледнел, и вид у него был нездоровый. Громкие крики, ссоры — для него это было слишком.
— Это уже слишком, — протянула Роуз, наслаждаясь общей атмосферой раздора.
Эндрю сказал:
— Тилли снова расстроится.
Он полупривстал из-за стола, и Фрэнсис попросила сына, боясь, что он воспользуется этим предлогом, чтобы не поужинать:
— Пожалуйста, сядь, Эндрю.
Он сел, и Фрэнсис удивилась тому, что он ее послушался.
— Вы знали, что ваша… что Филлида приходила сюда? — спросила Роуз у Джонни, хихикая. Она раскраснелась, ее маленькие черные глазки блестели.
— Что? — спросил Джонни резко, кинув быстрый взгляд в сторону Фрэнсис. — Она действительно приходила?
Никто не ответил ему.
— Я поговорю с Филлидой, — сказал он неловко.
— Ее родители живы? — поинтересовалась Фрэнсис. — Она могла бы пожить с ними, пока ты не вернешься с Кубы.
— Филлида ненавидит их. И имеет на это все основания. Они — жалкие отбросы люмпена.
Роуз зажала рот рукой, сдерживая новый приступ веселости.
Тем временем Фрэнсис оглядывала стол: кто сегодня ужинает с ними? Помимо Джеффри — ну, само собой, этот всегда здесь — она увидела Эндрю, потом Роуз, и еще Джил, и Софи, которая плакала. За столом сидел и еще один мальчик, незнакомый ей.
В этот момент снова зазвонил телефон, и снова это был Колин.
— Я тут подумал, — сказал он, — Софи не у вас? Она, должно быть, дико расстроена. Позови ее, я поговорю с ней.
И его звонок напомнил всем, что Софи действительно должна была расстроиться, потому что ее отец в прошлом году умер от рака и мать непрестанно плакала и винила в своем горе дочь. Это-то и было причиной, по которой почти каждый день Софи сидела за этим столом. Смерть Кеннеди, разумеется, вызвала у нее…
Софи с телефонной трубкой в руках всхлипывала и говорила:
— О Колин, спасибо тебе, о, спасибо тебе, ты понимаешь, Колин, о, я знала, что ты поймешь, о, ты приедешь, о, спасибо, спасибо тебе.
Она вернулась на свое место за столом со словами:
— Колин приедет сегодня последним поездом.
Софи закрыла лицо ладонями — узкими изящными ладонями с ноготками розового цвета именно того оттенка, который был предписан на эту неделю модными арбитрами Сент-Джозефа, одним из которых была она сама. Длинные блестящие волосы упали на стол, словно овеществленная мысль о том, что никогда не придется ей подолгу грустить в одиночестве.
Роуз кисло заметила:
— Мы все сильно расстроились из-за Кеннеди, правда ведь?
А Джил разве не должна быть в школе? Но в школе Сент-Джозеф ученики приезжали и уезжали когда им вздумается, не обращая особого внимания на время, расписания или экзамены. Когда преподаватели предлагали ужесточить дисциплину, им напоминали о принципах, лежащих в основе прогрессивного обучения, среди которых главным был принцип самостоятельного развития. Только сегодня утром Колин отправился в школу и вот уже едет обратно. Джеффри сказал, что, возможно, завтра тоже поедет — он вспомнил, что является старостой класса. А Софи — она, случаем, не бросила учебу? Так или иначе, Фрэнсис видела ее в доме чаще остальных ребят. Джил, похоже, надолго поселилась на нижнем этаже со своим спальным мешком и регулярно поднималась в кухню поесть. Девушка сказала Колину, который передал ее слова Фрэнсис, что, мол, ей нужно отдохнуть. Дэниел уже несколько дней был в школе, но можно не сомневаться, что вернется, раз Колин возвращается — любой предлог подойдет. Фрэнсис прекрасно понимала ход их мыслей: ребята были уверены, что стоит им отвернуться, как за их спинами начинают происходить упоительно драматичные события.
В конце стола Фрэнсис заметила нового гостя, тот широко улыбался ей, словно ждал, когда она спросит: «Кто ты? Что ты здесь делаешь?» Но она просто поставила перед ним тарелку с супом и улыбнулась.
— Я Джеймс, — сказал он, краснея.
— Что ж, рада познакомиться. Бери хлеб и… все, что тебе нужно.
Большая рука смущенно протянулась, чтобы взять кусок цельнозернового (полезного) хлеба. После чего Джеймс так и застыл с хлебом в руках, восхищенно оглядываясь.