Купол утопал во тьме, все окна были закрыты, но генератор рентгеновского аппарата все еще гудел. Калдрен вошел и включил свет. Подойдя к аппарату, он коснулся решеток генератора, ощупал теплую бериллиевую трубку выходного окна. Круглый стол медленно вращался, делая один оборот в минуту; на нем было поспешно закреплено стальное смирительное кресло. В нескольких футах от стола полукругом стояло большинство клеток и аквариумов, кое-как нагроможденных друг на друга. Какой-то кальмароподобный цветок почти сумел выбраться на волю. Его длинные полупрозрачные щупальца еще цеплялись за края аквариума, но тело лопнуло и растеклось студенистой лужицей глобулярной слизи. В другой клетке большой паук стал пленником собственной сети и беспомощно висел в центре огромного трехмерного лабиринта из фосфоресцирующих нитей, судорожно подергиваясь.
Все экспериментальные растения и животные погибли. Шимпанзе лежал на спине среди обломков своей будки; шлем съехал ему на глаза. Калдрен посмотрел на него, а потом присел на стол и снял трубку телефона.
Набирая номер, он заметил лежащую на промокашке кинопленку. Внимательно изучив надпись на наклейке, он спрятал ее в тот же карман, где уже лежала бумажная лента.
Поговорив с полицией, Калдрен выключил свет, вышел к машине и медленно выехал на дорогу.
Когда он достиг летнего дома, свет раннего солнца разбивался о змею балконов и террас. Калдрен поднялся на лифте на мансардный этаж и вошел в свой музей. Открыл все ставни, чтобы свет мог играть на экспонатах, а потом пододвинул кресло к боковому окну, сел и стал смотреть на льющиеся в комнату лучи.
Два или три часа спустя он услышал, как снаружи его зовет Кома. Через полчаса она ушла, но чуть погодя появился второй голос, пытающийся докричаться до Калдрена. Он встал с кресла и закрыл ставни всех окон, выходящих на передний двор. В конце концов его оставили в покое.
Калдрен вернулся в кресло и тихо откинулся на спинку, глядя поверх экспонатов. Погрузившись в полусон, время от времени он приподнимался, чтобы отрегулировать поток света, льющийся через ставни, думая, как ему предстояло думать все грядущие месяцы, о Пауэрсе с его странной мандалой, а еще – о семерке космонавтов, об их путешествии к белым садам Луны и о синих людях, которые прилетели из созвездия Ориона и стихами рассказывали им о прекрасных древних мирах под золотыми солнцами островов-галактик, навсегда потерянных теперь среди мириад смертей космоса.