– Зоологи всегда считали, что естественный отбор не мог сработать столь быстро, – ответил Кребс. – То, что мы узнали на планетах гоминидов, доказывает – так оно и есть. Естественный отбор может занять полмиллиарда лет. Наши пращуры выбрали короткий путь.
– Ладно, – сказал Джим. – Ладно. Наши пращуры стали своим собственным фактором отбора в ритуалах, подобных этому. Они были животными и превратили себя в людей. Ты хочешь, чтобы я это сказал?
– Я хочу, чтобы вы почувствовали хотя бы часть того, что сейчас чувствуют мальчики. Да, наши пращуры изобрели ритуал как искусственное дополнение эволюции. Они изобрели ритуал, чтобы выявить и сохранить все мутации в человеческом направлении и устранить регрессию к животной норме. Они придумали испытания, в которых инстинктивное поведение животного означало смерть, и только способные пойти против инстинкта могли выжить, чтобы стать людьми и отцами следующего поколения. – Голос Кребса слегка дрожал. – Подумай об этом, Андрис! Люди и животные – братья, рожденные от одной матери, и животных убивали в период полового созревания, если они не выдерживали испытаний, вынести которые мог только человеческий разум.
– Да. Наша тайна. Наша настоящая тайна. – Голос Джима тоже дрогнул. – Каин убивал Авеля на протяжении десяти тысяч поколений. И это создало меня.
Кордис вздрогнул, и камень вонзился ему под ребра.
– Грех Темного Робадура – это благодать Светлого Робадура, и они едины, – сказал Кребс. – Знаешь, Институт превратил миф в науку. Темный Робадур – это общевидовая личность, олицетворенный инстинкт. Светлый Робадур – это человеческий потенциал этих созданий. Он связывает Темного Робадура символами и удерживает его ритуалом. Он делает это с любовью, ради превращения своего народа в людей.
– С любовью, страхом, болью и смертью, – заметил Джим.
– С болью и смертью. Те, кто умер сегодня ночью, были животными. Те, кто умрет завтра, будут несостоявшимися людьми, которые осознают, что умирают, – ответил Кребс. – Но послушай их песню.
– Я слышу ее. Я понимаю их чувства, спасибо тебе за это, Кребс, – сказал Джим. – Только мальчики?
– Да, девочки получат половину хромосом от своих отцов. Они получат весь эффект отбора, за исключением той части, которая специфически относится к мужской Y-хромосоме, – пояснил Кребс. – Они останутся без греха, связанного с Темным Робадуром. Это создаст психологическую разницу.
– А. И вы, люди из Института, начинаете эти ритуалы на планетах гоминидов, делаете их самоподдерживающимися, как разжигание уже разведенного костра, – медленно произнес Джим. – Культурный шок – это ложь.
– Не ложь, а полезная дымовая завеса.
– Ох, Кребс, спасибо тебе. Кребс… – Джим понизил голос, и Кордис напрягся, чтобы расслышать: – …как ты считаешь, может ли Светлый Робадур обладать сверхчеловеческим потенциалом?
– Я надеюсь, что он может таким стать, – ответил Кребс. – Теперь вы знаете всю меру нашего предательства. И на этом я вас оставлю.
Его шаги затихли вдали. Впервые заговорил Лео.
– Джим, я боюсь. Мне это не нравится. Ритуал сделает нас сверхлюдьми? Что это значит?
– Мы не можем знать. Ты бы спросил у обезьяны, что значит «человек»? – ответил Джим. – Наши пращуры сумели развить себя в качественно иной вид. Потом они остановились, но этого не следовало делать. Я надеюсь, что на одной из планет гоминидов произойдет развитие через человека к качественно иному виду. – Он рассмеялся. – Эта возможность – тайна, которую мы должны сохранить.
– Мне это не нравится. Я не хочу быть сверхчеловеком, – сказал Лео. – Мистер Кордис! Мистер Кордис, что вы думаете?
Кордис не ответил. Зачем позволять проклятому Андрису снова оскорблять его? Кроме того, он не знал, что и думать.
– Он в обмороке или мертв, бедный толстый старый ублюдок, – сказал Джим. – Лео, все, что делает ритуал, это заставляет тебя доказывать свою человеческую сущность, свою мужественность, точно так же как это приходится делать мальчишкам. Мы ведь обладаем мужественностью только благодаря случайности при оплодотворении.
– Мне это не нравится, – отозвался Лео. – Эти сверхчеловеческие штучки. Это… аморально.
– До них еще сто тысяч лет, – ответил Джим. – Но мне это нравится. Что мне не нравится, так это думать, что история галактической жизни пойдет вверх, а потом навсегда остановится на таких, как старина Уолли-малыш.
– Он не так уж плох, – сказал Лео. – Я надеюсь, он все еще жив.
«Да жив, черт бы побрал вас обоих!» – подумал Кордис. Джим и Лео перестали разговаривать.
Ниже по склону голоса жрецов стихли, и мальчики в одиночестве допевали свою обретшую слова песню сотворения мира. Белая Полоса исчез. Небо над огромной скалой побледнело, а на горизонте появились яркие планеты. Кордис почувствовал, что его лихорадит. Он погрузился в полудрему.