Пока Петерсон изумленно вглядывался в отчеты об экспериментах, Фред попытался взять себя в руки.
– Это еще не вся история, – продолжил он, подошел к Петерсону и вытащил два полностью белых листа. – Вот это, – срывающимся голосом сказал он, – представляет собой лист фотобумаги, который погрузили в эту дрянь, затем дали высохнуть и обстреливали заряженными частицами. А это, – он помахал вторым листом, – кусок фотобумаги в центре панели, закрытый листом обычной писчей бумаги, которую обработали этим веществом.
Петерсон поднял на него взгляд.
– Жидкость, непроницаемая для излучения, – потрясенно проговорил он.
Собеседник молча кивнул.
– Восемь лет в университете, – еле слышно прошептал он. – Шесть лет в летних школах. Четыре гранта. Десять лет исследований… Все полетело к чертям! – вскричал он. – Из-за какой-то негодной вонючей коровы.
Петерсон тихонько похлопал физика по плечу.
– Фред, все нормально. Не принимайте так близко к сердцу. Могло быть и хуже.
– Как? – отрешенно спросил тот. – Если бы эту дрянь надоили от кенгуру?
Вернувшись в офис, Петерсон отказался отвечать на десяток звонков, отдавая приказания немедленно доставить новые порции голубого «молока» в Аргоннскую лабораторию для дальнейших экспериментов с радиацией и подтверждения невадских результатов. Он распорядился подготовить на следующее утро эксперимент с коричневой жидкостью и только тогда принял звонок от председателя КАЭ.
– Да, Джон, у нас кое-что есть.
Операция «Молочница» была в разгаре!
На следующее утро исследователи снова набились в комнату видеонаблюдения, поскольку Петерсон приготовился повторить тест, используя образец коричневатого «молока» Мелоди.
Сперва всем точно так же невольно захотелось съежиться у экранов, когда первая капля из яйца полетела в сторону жидкости, но на этот раз Петерсон заставил себя смотреть. И снова через усилители послышался тихий булькающий звук и больше ничего. Такое же облако распространилось по изначально мутной жидкости, а когда в молоко добавили полное содержимое яйца, стакан приобрел равномерный коричневый цвет, совершенно непрозрачный. Несколько минут ученые изучали стеклянный сосуд, надеясь на повторение взрыва с отложенным эффектом.
Когда ничего так и не произошло, Петерсон кивнул ассистенту за соседним пультом. Ассистент повернул несколько тумблеров, и на экране появилась механическая рука с дистанционным управлением. Клешня опустилась над лабораторным стаканом и, аккуратно сжав его, легко скинула на цементный пол бункера. Единственным звуком стал приглушенный звон удара стеклянного днища о цемент. Ассистент легонько пошевелил рычаги, и емкость покачалась вперед-назад.
Петерсон, внимательно за всем этим наблюдавший, подал голос:
– Сделай так еще раз.
Оператор подвигал рычаги.
– Вы посмотрите! – воскликнул Петерсон. – Эта штука затвердела.
Одним быстрым движением предположение подтвердили, и тогда Петерсон приказал поднять стакан на пять футов над полом и медленно наклонить. Клешня начала вращаться на своем основании, и сосуд вместе с ней. Он повернулся почти на сто восемьдесят градусов, когда вся затвердевшая масса одним куском выскользнула наружу.
Наблюдатели затаили дыхание, глядя, как кусок упал на жесткий пол. Он ударился, подскочил на несколько дюймов, снова упал, еще разок подпрыгнул и, задрожав, остановился. Так родилось то, что вскоре стало называться «Могучим материалом Мелоди».
Начались испытания. Но обнаружилось кое-что неожиданное. К тому моменту, как коричневый сгусток вынесли из бункера, он затвердел настолько, что его ничем было не разломать и не разрезать. Поверхность слегка поддалась самому прочному полотну электропилы, но потом резко вернулась в исходное положение, оставшись неповрежденной. Даже алмазное сверло не производило никакого эффекта.
И тогда весь кусок целиком поехал путешествовать по различным лабораториям. Радиационные лаборатории с откровенным ликованием сообщали об отсутствии у материала уникальных свойств. Один за другим эксперименты оканчивались ничем, пока в группе по изучению физических свойств не возникло предложение.