– В больницу хотите? – спросил врач.
– Нет.
Обнадеживающий симптом, подумал врач Дмитрий и стал вынимать из портфеля пузырьки с психотропными лекарствами.
– Здесь три рода средств. Немедленно начинайте прием. Строго следуйте схеме. …Разумеется, ни капли алкоголя. Нет, не навсегда, но на годы.
Другой русский писатель – Павел Астахов, из адвокатов, автор нескольких книг прозы – рассказывал мне о своем опыте долгой (кажется, года полтора) жизни в Штатах. Он в какой-то момент понял, что надо или ехать домой, или становиться американцем. Иначе все будет глупо и мучительно… И в такой ситуации каждый делает свой выбор. К тому же у Аксёнова на тот момент, может, и не было выбора! Он ведь уезжал как бы навсегда, из вечного Советского Союза… Он сделал это. Я бы сравнил эмиграцию с операцией по перемене пола, когда человек вроде тот же, но по сути – другой. В принципе, можно вернуться из эмиграции, можно поменять пол обратно, – да, теоретически можно. Так что, можно изрусеть, а потом снова стать русским, настоящим русским? Можно отрезать, а потом обратно пришить, и все будет по-настоящему?
Он сам сказал еще жестче, – и как же зловеще и многозначительно это читается сейчас:
– Эмиграция чем-то напоминает собственные похороны, разве только после похорон (не раньше? не в момент смерти разве? – И. С.) вегетативка успокаивается, а в эмиграции она гуляет вовсю в течение довольно долгого времени.
Так, значит, возвращение из эмиграции, из эмигрантского состояния – это объявление похорон недействительными? Или что?
Он приехал и попал в «Склиф», в кому, то есть в новую какую-то сверхэмиграцию, вышел на некую границу, которую невозможно увидеть и понять.
Кстати или некстати мне вспоминалась тогда концовка «Мастера и Маргариты», с темой покоя и лунного света. Я думал, что, может, Аксёнов провел те месяцы комы будучи на полпути к Луне. С полпути же можно вернуться. Вопрос о возвращении долго оставался открытым…
Но он больше не вернулся.
Борис Акунин:
«Спасибо Дэну Брауну!»
Этот автор не нуждается в представлении. После того как общий тираж его книг только в России перевалил за 15 миллионов – а еще ж были переводы на 35 языков.
Григорий Чхартишвили, он же Борис Акунин, писатель с миллионными тиражами – один из тех, кому мы обязаны возвращением моды на чтение.
Кажется, для него самого это важно.
– Не жалеете ли вы, что поздно начали писать прозу? Что в двадцать лет не начали?
– Ну что вы! В двадцать лет можно писать стихи. Прозу – невозможно, и уж особенно романы. Это занятие требует большого опыта, как профессионального, так и жизненного. Кроме того, в двадцать лет меня занимали магниты попритягательней.
– Здесь и далее я, с вашего позволения, буду вас обильно цитировать. «У меня нет никаких претензий на то, чтобы быть этой самой высокой литературой, я говорю это безо всякого комплекса, потому что я действительно считаю, что массовая литература – значительно более важная и интересная вещь, и можно достичь гораздо больше, и перепробовать гораздо больше, и главное, очень много людей оценят твои старания». А кто у нас в России высокая литература?
– То, что написано давно, трогать не будем, да? Там я много кого люблю. А из современных мне кажется значительной проза Михаила Шишкина, Сергея Гандлевского, Людмилы Улицкой. Пелевина с Владимиром Сорокиным мне тоже читать интересно. Впрочем, из меня паршивый литобозреватель – как уже было сказано, я почти ничего художественного не читаю.
– «Лавры писателя для избранных меня – во всяком случае, в качестве Б. Акунина – не прельщают», – утверждаете вы. И сколько у вас по вашим ощущениям и подсчетам читателей?
– В России более или менее постоянных, наверное, миллиона три (если исходить из стандартного расчета, что одну купленную книжку в среднем прочитывает три человека). За границей – не знаю. Переводов-то много, но книжки не везде хорошо продаются. «Азазель» например, как мне тут рассказали, продали в Дании несчастных 400 экземпляров.
– Помните, старые японские авторы, прославившись, тут же брали для свежести новый псевдоним. Нет у вас такого плана, чтоб с нуля сыграть в эту же игру? Был же псевдоним Ажар…
– Пока еще и с нынешним псевдонимом не всё ясно. В том числе и мне самому. Посмотрим, куда кривая вывезет.
– «Мода на Бориса Акунина прошла, к счастью. Я долго и терпеливо ждал, пока это закончится. Мода – вещь полезная в том смысле, что она расширяет круг твоих читателей, пока она есть. Потом она уходит, и ты остаешься с тем кругом, которым ты за это время обзавелся». А бывает, что мода возвращается?