Не хотелось бы представлять Хебба слишком праведным, и вряд ли он этого хотел. В своей автобиографии Хебб (1980) указывал на свою «тягу к научной работе» и писал: «У меня, конечно, были твердые намерения создать себе имя, но я должен был сделать это на свой манер… в результате я провел тринадцать лет в пустыне, хотя можно было быстрее добиться наград за более уместные исследования, уместные — с господствующей тогда точки зрения».
Невероятно щедрый по отношению к студентам, он мог быть очень агрессивным, когда речь шла о получении заслуженного признания от коллег, и если он чувствовал себя интеллектуально оскорбленным, способен был оповестить об этом весь мир. В архиве университета Макгилла имеется его переписка с Рэймондом Кэттеллом, в которой Хебб по-существу вынуждает Кэттелла признать, что он в долгу перед Хеббом за некоторые идеи, касающиеся природы интеллекта. В архиве есть также довольно резкие письма, отправленные им Гарри Харлоу. Они касаются редактирования работ, посланных студентами Макгилла в «Журнал сравнительной и физиологической психологии», а также нежелания Харлоу предоставить Хеббу возможность сделать публичный отзыв о работе, выполненной в лаборатории Харлоу и содержащей нападки на идеи Хебба о первоначальном опыте. В письмах содержатся и взаимные комплименты, но с присущей ему решительностью Хебб готов был передать свои возражения в Комитет по публикациям Американской ассоциации психологов.
Резкая сторона характера Хебба проявилась также в весьма памятном случае. Он был связан с очень известным английским биологом, приехавшим в университетский городок, чтобы прочитать несколько лекций для широкой аудитории. В дни, предшествующие лекциям, он каждое утро приезжал в Доннер Билдинг и шел прямо в кабинет Хебба, где оба проводили большую часть дня. Хебб, похоже, был польщен вниманием приезжей знаменитости и подолгу с ним беседовал. На первой вечерней лекции стала понятна логика этого внимания, поскольку знаменитый гость поднялся и изложил слушателям очень близкую версию первых лекций Хебба по курсу вводной психологии. Хебб пришел в ярость. На следующее утро он то и дело заходил в буфет, выкрикивая свои комментарии. «Этот человек похож на старого морского волка. Он кладет свои ноги вам на плечи, и вы не можете его скинуть». И йотом: «Он, как сорока, везде собирает по кусочкам информацию». И, наконец: «Он никогда ничего не забывает, потому что мысли ему не мешают». Вот такая история.
Две другие черты Хебба, отложившиеся в моей памяти — это собственное толкование своей области деятельности и восприятие себя как личности. Что касается области деятельности, то хотя Хебб и нс был историком (в обычном смысле этого слова), он придерживался последовательного подхода к ряду проблем, рассматривая их в исторической перспективе. Утрата интереса к центральным проблемам мышления, настройки организма и внимания с выходом на первый план теории бихевиоризма Уотсона и принятие модели телефонного коммутатора, ставшие, по мнению Хебба, результатом работ Шеррингтона по рефлексологии, сформировали основу его идей о психологии. Кроме того, он рассматривал соответствующую интеграцию природы и воспитания как очень важную для психологической науки и написал значительные работы но истории и теории этого предмета. На обязательном семинаре Хебба в Макгилле подробно обсуждалось стремление бихевиористов прийти к соглашению с гештальт-психологами по поводу феноменов перцепции, а также работы и воззрения его учителя, Карла Лешли.
Позиция Хебба в отношении конструирования психологических теорий была неотрывна от его исторического подхода. Будучи давним свидетелем теоретических схваток 30-х и 40-х годов, Хебб был обеспокоен тем, что преждевременно сформулированные теории приводили к большому количеству бесполезных исследований. Он поставил перед собой задачу создать теорию, которая освещала бы насущные проблемы психологии, одновременно подведя итог: обеспечить достаточную точность, способную служить ориентиром для исследований, которые могли бы продолжаться, даже если теория окажется несостоятельной, и в то же время сделать так, чтобы слишком большая точность не побудила психологов заняться «простой» проверкой теории. Иногда это оказывалось невыполнимым. Нелегко было, к примеру, добиться у Хебба объяснения термина «стимулирующая функция», который он применял для обозначения ординаты теоретического графика в статье о «Мотивах поведения и концептуальной нервной системе», помещенной в журнале «Психологическое обозрение» за 1955 год. Он сказал, что «стимулирующая функция — это стимулирующая функция», улыбнулся и решил, что вопрос снят. Питер Милнер описал аналогичную проблему, с которой столкнулись он и Джеймс Оулдс, когда попытались уточнить мнение Хебба о комплексе клеток. Хотя я думаю, что иногда он не возражал против хорошего прямого испытания и даже получал от него удовольствие (особенно, если испытание удавалось), в теории его роль сводилась скорее к генерации идей для исследований, чем к четкому прогнозированию результатов эксперимента.