Та же самоуверенность, благодаря которой Пеньковский так успешно действовал вначале, и стала причиной его гибели. Ян Берзин, начальник ГРУ в 1934 году, дал классическую характеристику своей профессии: «В нашем деле смелость, отвага, риск и огромное нахальство должны сочетаться с огромным благоразумием. Диалектика!» Пеньковский никогда не терял нахальства или азарта. Он предпочел пожертвовать благоразумием.
В январе 1962 года, заподозрив слежку во время встречи со связником, он быстро отказался от личных контактов и стал прибегать к связи через почтовые ящики. Его друзья и начальники продолжали доверять ему. В штабе ГРУ на Арбате он по-прежнему чувствовал себя как дома. Он знал, что угроза, если она будет, придет от КГБ, который, видимо, разрабатывал Олега с тех пор, как выяснил, что его отец служил в белой армии. Как отмечается в «Записках», он сознавал эту угрозу.
Сейчас задним числом легко объяснить, каким образом КГБ мог выйти на Пеньковского. Агенты КГБ за рубежом, как и в Москве, привыкли доносить о любых контактах советских граждан с иностранцами. К началу весны 1962 года донесений о частных встречах Пеньковского с Винном и другими набралось уже слишком много. Хотя все они легко объяснялись его служебными обязанностями, такое количество обычных донесений побудило поставить первый крохотный вопросительный знак.
Огромное количество подарков, которые Пеньковский привозил с Запада, также порождало подозрения у КГБ — хотя они и были предназначены начальникам и сотрудникам. В сумме эти подарки стоили больше, чем мог приобрести полковник на свою зарплату и командировочные. Еще один вопросительный знак в досье — ничего основательного, но достаточно, чтобы чуть-чуть усугубить подозрения, хотя бы в спекуляции.
И еще один важный фактор. Весной и летом 1962 года по мере того, как обострялись отношения с Западом, КГБ усиливал наблюдение за всеми иностранцами. Поэтому даже случайные контакты Пеньковского в Москве с англо-американскими дипломатами отмечались более старательно, чем прежде, — просто потому, что иностранцы находились под более плотным колпаком.
Пеньковский не боялся встречаться с Винном, потому что знал, что тот не кадровый разведчик, а бизнесмен, как написано в его визитной карточке. Однако КГБ явно считал Винна подозрительным субъектом хотя бы потому, что тот слишком часто ездит в Москву — в то время как ГРУ вынашивало планы завербовать Винна.
Пеньковский часто ходил в Министерство обороны и читал секретную литературу, в том числе относящуюся к его непосредственной сфере деятельности. Учитывая переданный им огромный объем информации, не исключено, что кто-то не раз встречал его там и тоже доложил куда следует.
Пеньковский чересчур полагался на свои связи с высокопоставленными деятелями, вроде маршала Варенцова и генерала Серова, что должно было отвлечь подозрения. Но в понимании КГБ именно такие связи и наводили на подозрения.
При возникновении малейших признаков неблагонадежности в КГБ принято тайно обыскивать квартиру подозреваемого. Кто-то, конечно же, внимательно присмотрелся к письменному столу. А коль уж обнаружен тайник, топор над человеком занесен. По когда именно это произошло, никому не известно.
Сейчас мы знаем, что встреча Пеньковского с Винном в июле записывалась и фотографировалась. Винн отмечает это в своих воспоминаниях о суде: «Они достают магнитофон. Звучит то голос Пеньковского, то мой. Этого достаточно, чтобы показать, что они прослушивали наши разговоры… Слышно, как я говорил: «Желаю тебе удачи, Алекс» и «У меня письма к тебе от них», а Пеньковский произносит: «Да, они пишут очень хорошие вещи…»
Либо в номере Винна были установлены микрофоны, как это делается со многими иностранцами в Москве, и эта запись дала основание к усиленной разработке Пеньковского, либо обыск на квартире Пеньковского побудил КГБ установить слежку за номером Винна. В любом случае, кто-то в КГБ наконец-то догадался сложить два и два.
Нам пока не известно, когда настало это прозрение в КГБ. Видимо, не в июле. Похоже, в конце августа Пеньковский еще пересылал информацию на Запад — этим временем датированы последние «Записки». И весьма сомнительно, учитывая нараставшую тогда напряженность в связи с карибским кризисом, что кому бы то ни было в положении Пеньковского позволили бы и дальше передавать такую информацию даже с целью выяснения контактов. Для контрразведки он был слишком крупной рыбой, чтобы водить ее на крючке.
Вероятнее всего, учитывая обычную медлительность советской бюрократии, чего стоит хотя бы запись и прослушивание тысяч разговоров иностранцев, прошло много недель, пока данные о виновности Пеньковского и Винна, собранные вместе, легли на стол высокого начальства.
Джакомо Казанова
5. Путешествие Казановы в Дюнкерк
Из «Мемуаров Джакомо Казановы».
Из приводимого отрывка становится совершенно ясно, почему Казанову, которого эпизодически нанимали как шпиона, помнят как великого любовника, а не как разведчика. Среди прочего, он нарушает основополагающее правило — не вызывать подозрений, когда жалуется на обыск его багажа таможенниками. С другой стороны, этот эпизод демонстрирует ловкий психологический прием, к которому некоторые люди с крепкими нервами прибегают в минуту опасности. Раз человек поднимает такой шум и выходит из себя, привлекая к себе всеобщее внимание, значит, он определенно не шпион — тот ни за что так не поступил бы.
Описываемые события происходили в 1757 году, когда во время Семилетней войны английская эскадра стояла на якоре в Дюнкерке. Казанова должен был проникнуть в этот район по заданию командования французского флота и доложить о численности и местонахождении англичан.
Первым же вопросом, который задал мне аббат, был, считаю ли я себя способным проникнуть на восемь или десять линейных кораблей в Дюнкерке, свести знакомство с офицерами и представить подробный и обстоятельный отчет о наличии провианта, числе матросов, пушек, пороха, о дисциплине и прочем.
— Я попытаюсь, сказал я, — а по возвращении вручу вам отчет, и вам тогда судить, удалось мне это или нет.
— Поскольку ваше поручение секретное, я не в состоянии дать вам рекомендательного письма, могу только ссудить деньгами и пожелать приятного путешествия.
Авансом мне платить не следует — по возвращении можете дать мне, сколько сочтете нужным. Мне нужно три-четыре дня перед отъездом, чтобы запастись рекомендательными письмами.
— Очень хорошо. Постарайтесь вернуться до конца месяца. Никаких других инструкций я вам не даю. Вы вполне понимаете, насколько безупречно вы должны себя вести. Прежде всего постарайтесь не ввязываться ни в какие приключения, потому что, полагаю, вы прекрасно знаете, что если с вами что-то случится, обсуждать ваше поручение не будет никакого смысла. Нам придется заявить, что мы вас не знаем, потому что невозбранимо шпионить можно только дипломатам. Помните, что вам следует быть еще осторожнее и осмотрительнее, чем им, и если вы хотите добиться успеха, все это следует тщательно скрывать, ибо только раскованным поведением можно завоевать доверие.
(Казанова отправляется в Дюнкерк)
После превосходного ужина появилось несколько человек, и началась игра, в которой я не участвовал, поскольку хотел повнимательнее присмотреться к обществу, а прежде всего к нескольким присутствовавшим офицерам, армейским и морским. Рассуждая с видом глубокого знатока морского дела и говоря всем, что служил во флоте Венецианской республики, я за три дня не только познакомился, но и подружился со всеми капитанами кораблей, стоявших в Дюнкерке. Я наудачу заводил разговор об архитектуре корабля, о венецианских приемах маневрирования и заметил, что веселым морякам больше нравятся мои ошибки, чем верные замечания.