Английские офицеры заверили меня, что правительство Ее Величества безусловно заинтересовано в нашем предприятии и что оно придает первостепенное значение тому, чтобы не допустить дальнейшего распространения войны и добиться установления мира. Правительство приветствовало бы устранение Гитлера и его режима. Более того, оно предлагает нам всяческую поддержку. Что касается политических обязательств и соглашений, то на этом этапе они не уполномочены обсуждать подобные вещи. Однако если руководитель нашей организации иди другой немецкий генерал найдет возможность присутствовать на следующей встрече, они полагают, что смогли бы представить более обязывающее заявление правительства Ее Величества. Они заверили, что находятся в прямом контакте с Форин Офисом и Даунинг-стрит.
Мне стало ясно, что я определенно завоевал доверие английских офицеров. Мы условились продолжить переговоры 30 октября в резидентуре британской разведки в Гааге. Я обещал явиться туда в условленное время, после чего мы вместе пообедали и расстались друзьями. На обратном пути ничего не произошло. Приехав в Дюссельдорф, я тут же позвонил в Берлин и доложил о возвращении. Мне было приказано немедленно выехать в управление и там обсудить дальнейший ход операции.
Вечером я прибыл в Берлин. После дискуссии, затянувшейся далеко за полночь, мне разрешили вести дальнейшие переговоры по своему усмотрению. Я также волен был подбирать себе исполнителей.
На протяжении нескольких последующих дней я составлял планы. Я привык проводить свободное время в мирной атмосфере дома своего ближайшего друга Макса де Криниса, профессора Берлинского университета и заведующего психиатрическим отделением знаменитой клиники «Шарите». В этой приятнейшей, высококультурной семье меня годами принимали как сына. Я имел там свою комнату и мог приходить и уходить, когда хотел.
В тот день, когда я размышлял над планом действий, де Кринис зашел ко мне и предложил прокатиться с ним. Свежий воздух освежит мне голову. Пока мы разъезжали, меня осенила идея. Я рассказал де Кринису об операции, которую мы проводим в Голландии, и спросил, хочет ли он поехать со мной в Гаагу. Де Кринис имел звание полковника медицинской службы. Он родился в Австрии и был значительно старше меня. Элегантный, статный, высокообразованный, он замечательно подходил для роли, которую я замышлял для него, а легкий австрийский акцент делал бы его игру еще убедительнее. На следующей встрече с англичанами я представил бы его как ближайшего помощника лидера нашей оппозиционной организации. Де Кринис охотно согласился помочь мне, и я успел получить добро от начальства.
29 октября мы с де Кринисом и агентом, который сопровождал меня в первой поездке, выехали из Берлина в Дюссельдорф, где переночевали и завершили последние приготовления. Я решил в пути не говорить о задании, так что последний инструктаж мы провели на конспиративной квартире.
Мы с де Кринисом согласовали знаки, которые я буду подавать ему в разговоре с англичанами: если я выну монокль левой рукой, значит, он должен замолчать и дать говорить мне, если правой, то мне нужна его поддержка. Когда я скажу, что у меня разболелась голова, нужно будет немедленно прервать беседу.
Перед отъездом я тщательно проверил багаж де Криниса. На сей раз у нас не было никаких трудностей при пересечении границы.
В Арнеме мы подъехали к перекрестку, где в полдень была назначена встреча с английскими друзьями. Когда мы оказались там без двух минут двенадцать, их еще не было. Мы напрасно прождали полчаса; через сорок пять минут, всерьез обеспокоенные, мы стали разъезжать взад-вперед по улице, а англичане все не появлялись. Де Кринис, не привыкший к подобным ситуациям, нервничал сильнее всех, и мне пришлось успокаивать его.
Вдруг мы заметили, что к нашей машине медленно приближаются двое голландских полицейских. Один из них осведомился по-голландски, что мы тут делаем. Сопровождающий нас агент ответил, что мы ждем друзей. Полицейский покачал головой, сел в машину и приказал ехать в участок. Похоже, мы лопали в западню. Главное теперь было сохранять спокойствие и выдержку.
В полицейском участке с нами разговаривали очень вежливо, но, несмотря на наши протесты, обыскали и нас, и багаж. Они все эго делали весьма тщательно, особенно скрупулезно изучали все предметы в туалетном наборе де Криниса. Пока они возились с ним, я еще тщательнее осматривал наш багаж, потому что вдруг сообразил, что, поглощенный вещами де Криниса, в Дюссельдорфе забыл просмотреть багаж нашего водителя. Его туалетный набор лежал прямо передо мной на столе, и к своему ужасу я заметил, что там содержится стандартная армейская конволюта аспирина со штампом «Главное медицинское управление СС».
Я подсунул свой багаж, уже проверенный, ближе к туалетному набору, оглядываясь, не следят ли за мной. Поспешно схватив аспирин, я одновременно уронил расческу под стол. Нагнувшись за ней, я сунул конволюту себе в рот. Таблетки оказались и вправду горькими, а бумага застряла у меня в горле, так что мне пришлось снова ронять расческу и, шаря под столом, поспешно глотать таблетки. К счастью, никто ничего не заметил.
Затем начался допрос: Откуда мы приехали? Куда направляемся? Что это за друзья, с которыми мы должны были встретиться? Какие дела мы собирались обсуждать? Я заявил, что отказываюсь отвечать на вопросы в отсутствие адвоката, и резко протестовал против манеры обращения с нами. Они слишком далеко зашли, этому безобразию нет никакого оправдания; убедившись, что наши документы и багаж в порядке, они не имеют права дольше задерживать нас. Я держал себя намеренно грубо и высокомерно, и это сработало. Некоторые полицейские явно растерялись, но другие были полны решимости продолжать допрос. Все это тянулось не менее полутора часов, как вдруг открылась дверь и вошел лейтенант Коппенс. Он показал полицейским какие-то бумаги — я силился рассмотреть, но так и не разобрал, что в них, — после чего поведение полицейских сразу резко переменилось. С самыми искренними извинениями они отпустили нас.
Выйдя из полицейского участка, мы увидели «бьюик», в котором сидели капитан Бест и майор Стивенс. Они объяснили, что произошла ужасная ошибка. Они ждали нас на другом перекрестке и потратили много времени на розыски. Они бесконечно извинялись, назвав случившееся «крайне конфузным недоразумением».
Я, конечно, сразу понял, что вся эта провокация устроена ими. Они использовали задержание, обыск и допрос для того, чтобы убедиться, кто мы на самом деле. Мне стало ясно, что и в дальнейшем надо быть готовым ко всяким неожиданностям.
Мы быстро доехали до Гааги и расположились в обширном кабинете во владениях майора Стивенса. Здесь начались переговоры, причем в основном говорил капитан Бест. После долгого обсуждения мы согласовали следующие пункты.
За свержением Гитлера и его приспешников последует немедленное заключение мира с западными державами, Условия: Австрия, Чехословакия и Польша восстанавливаются в прежних границах, Германия отказывается от проводимой экономической политики и возвращается к золотому стандарту. Вопрос о возвращении Германии колоний, утраченных после первой мировой войны, подлежит дальнейшему обсуждению. Меня этот вопрос особенно интересовал, и я то и дело возвращался к нему. Я отметил, как важно для всеобщей безопасности, чтобы Германия имела отводной клапан для сброса избыточного населения, в противном случае давление Германии на восточные и западные границы будет создавать постоянную напряженность в Центральной Европе.
Наши партнеры признали обоснованность этого довода и согласились, что следует искать решение, которое бы удовлетворило германские требования. Они полагали, что можно будет найти вариант, обеспечивающий для Германии надлежащие экономические права и привилегии при сохранении существующей мандатной системы.