Третью жену, Елену Шереметеву, царевич выбрал сам, так как Грозный не любил Шереметевых. Один из дядей царевны Елены был казнен по царскому указу, другой, которого царь называл «бесовым сыном», угодил в монастырь.
Отца Елены Грозный всенародно обвинил в изменнических сношениях с крымским ханом. Единственный уцелевший дядя царевны попал в плен к полякам и, как доносили русские гонцы, не только присягнул на верность королю, но и подал ему предательский совет нанести удар по Великим Лукам. Боярская «измена» снова в который уже раз вползла в царский дом.
Последняя ссора царя с сыном разыгралась в Александровской слободе, где семья, как обычно, проводила осень. Однажды Грозный застал сноху в одной рубахе. По тогдашним понятиям женщина считалась вполне одетой только тогда, когда на ней было никак не меньше трех рубах.
Елена была беременна, но царь не ведал жалости. Он ударил сноху. От страха и побоев у царевны случился выкидыш. Она не доносила мальчика.
Царевич вступился за жену. Он схватил отца за руки, и тогда тот и нанес ему смертельный удар. Эту сцену описал иезуит Поссевино, прибывший в Москву вскоре после похорон царевича.
Один итальянец-толмач, находившийся в Слободе во время ссоры в царской семье, сообщил ему, что царевич был очень тяжело ранен посохом в голову у виска, от раны он и умер.
Толмач слышал дворцовые пересуды, но насколько верными они были? Англичанин Джером Горсей, имевший много друзей при дворе, описывает гибель наследника несколько иначе.
По его словам, Грозный в ярости ударил сына жезлом в ухо, да так «нежно», что тот заболел горячкой и на третий день умер. Горсей знал определенно, что Иван Иванович умер от горячки и не был убит на месте смертельным ударом в висок.
Горсею вторил осведомленный польский современник хронист Гейденштейн. Он утверждал, что наследник от удара посохом или от сильной душевной боли впал в падучую болезнь, потом в лихорадку, от которой и умер.
Примерно так же описал смерть царевича русский летописец: «Яко от отца своего ярости прията ему болезнь, от болезни же и смерть…»
Какая из двух версий смерти царевича Ивана верна? Ответить на этот вопрос помогает подлинное царское письмо к земским боярам, покинувшим Слободу после совещания с царем 9 ноября 1581 года.
«Которого вы дня от нас поехали, — писал боярам Грозный, — и того дни Иван сын разнемогся и нынече конечно болен… а нам, докудово Бог помилует Ивана сына, ехати отсюды невозможно…»
Итак, роковая ссора произошла в день отъезда бояр. Минуло четыре дня, прежде чем царь написал письмо, исполненное тревоги по поводу того, что Иван-сын совсем болен. Побои и страшное нервное потрясение свели царевича в могилу. Он впал в горячку, и, проболев 11 дней, умер.
Отец от горя едва не лишился рассудка. Он разом погубил сына и долгожданного внука. Его жестокость обрекла династию на исчезновение.
Понятно, что так называемых патриотов подобная версия не устроила. Потому они и по сей день продолжают твердить о том, что Грозный сына не убивал, а все россказни об этом преступлении есть дело нечистолпотных агентов Запада.
Песнь, надо заметитиь, не новая. Когда Репин впервые выставил свою знаменитую картину «Иван Грозный убивает своего сына», Победоносцев писал Александру III, что «нельзя назвать картину исторической, так как этот момент… чисто фантастический».
Может, это и так. Но возникает естественный вопрос: на основании чего Константин Петрович сделал такое заявление? Никаких экспертиз в те времена не проводилось, и Иван Грозный вместе со своими родственниками спал последним сном в Архангельском соборе московского Кремля.
Во времена Грозного Побендоносцев не жил, а если и изучал историю, то по вполне определенным книгам, которых о той эпохе было ничтожно мало.
«Лишь митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн впервые опроверг эту клевету на царя в своей книге „Самодержавие Духа“, — пишет современный историк, — где доказал, что царевич Иоанн умер от тяжелой болезни и что в дошедших до нас исторических документах нет и намека на сыноубийство».
Смею пролагать, что и этой книги Победоносцев не читал по той простой причине, что она была написана в середине двадцатого века.
Что мог читать Константин Петрович? Московский и Пискаревский летописец за 1581 год, Морозовскую летопись и Новгородскую четвертую летопись.
Ни о каком убийстве в них нет ни слова. В чем нет ничего странного, и было бы куда более удивительно, если в летописях черным по белому было бы написано: «в такой-то день от нанесенной ему отцом раны представился царевич Иван».