Пострадал и митрополит Дионисий, пытавшийся было защитить перед царем жертвы годуновской мести. Но слишком близко к Федору был его шурин. Митрополит был свергнут и заключен в монастырь. Новым митрополитом был назначен покорный Борису архиепископ Иов.
Теперь Годунов делал все возможное, чтобы у Федора и Ирины родился сын. Именно поэтому он постоянно вдалбливал царю, что слишком частое интимное общение с женой являет собой великий грех и тем самым он ухудшает свое будущее.
Именно Годунов добился, чтобы у царя и царицы даже не было общей спальни, а постель они разделяли всего несколько раз в году перед постами.
Но даже при такой «активной» супружеской жизни Ирина умудрилась однажды забеременеть и родила дочь. Но от худого семени не бывать доброго племени — малышка умерла, едва дожив до года.
После этого супружеские отношения совсем сошли нанет, и «добрый» шурин мог только потирать руки от радости.
«Царь Феодор Иоаннович, — писал в своей „Русской истории в жизнеописаниях её главнейших деятелей“ Н. И. Костомаров, — был чужд всего, соответственно своему малоумию. Вставал он в четыре часа, приходил к нему духовник со святою водою и с иконою того святого, чья память праздновалась в настоящий день.
Царь читал вслух молитвы, потом шёл к царице, которая жила особо, вместе с нею ходил к заутрене, потом садился в кресло и принимал близких лиц, особенно же монахов.
В девять часов утра шёл к обедне, в одиннадцать часов обедал, потом спал, потом ходил к вечерне, иногда же перед вечернею в баню. После вечерни царь до ночи проводил время в забавах: ему пели песни, сказывали сказки, шуты потешали его кривляниями.
Феодор очень любил колокольный звон и сам иногда хаживал звонить на колокольню. Часто он совершал благочестивые путешествия, ходил пешком по московским монастырям.
Но кроме таких благочестивых наклонностей Феодор показывал и другие, напоминавшие нрав родителя. Он любил смотреть на кулачные бои и на битвы людей с медведями.
Челобитчики, обращавшиеся к нему, не видели от него участия: „избегая мирской суеты и докуки“, он отсылал их к Борису Годунову.
Слабоумие Феодора не внушало, однако, к нему презрения. По народному воззрению, малоумные считались безгрешными и потому назывались „блаженными“. Монахи восхваляли благочестие и святую жизнь царя Феодора, ему заживо приписывали дар прозрения и прорицания».
Все так, и положение Бориса Годунова при царском дворе было столь значимо, что заморские дипломаты искали аудиенции именно у Бориса Годунова, его воля была законом. Фёдор царствовал, Борис управлял — это знали все и на Руси, и за границей.
Впрочем, существует и другой взгляд на самого блаженного царя, и ее сторонники видят в нем настоящего государственного деятеля. И он в их глазах являет собой самую настоящую трагическую фигуру, не лишенную обаяния и залитую светом благодати.
Не блаженненький — блаженный! Не дурачок, но по-настоящему добрый, бескорыстный, глубоко верующий человек. Для Русской Православной Церкви — это прежде всего святой, человек высокой нравственности и большого благочестия. Еще в первой половине XVII века он попал в святцы как «московский чудотворец».
Именно так говорит сам о себе Федор Иоаннович в пьесе Алексея Толстого.
Знаменитый публицист XVII века Иван Тимофеев, автор историко-философского трактата «Временник», писал о сыне Ивана Грозного с восхищением. Самому Ивану Васильевичу не досталось и трети таких похвал — с ним Тимофеев обошелся без особого пиетета.
«Своими молитвами, — писал он, — царь мой сохранил землю невредимой от вражеских козней. Он был по природе кроток, ко всем очень милостив и непорочен и, подобно Иову, на всех путях своих охранял себя от всякой злой вещи, более всего любя благочестие, церковное благолепие и, после священных иереев, монашеский чин и даже меньших во Христе братьев, ублажаемых в Евангелии самим Господом.
Просто сказать — он всего себя предал Христу и все время своего святого и преподобного царствования; не любя крови, как инок, проводил в посте, в молитвах и мольбах с коленопреклонением — днем и ночью, всю жизнь изнуряя себя духовными подвигами…
Монашество, соединенное с царством, не разделяясь, взаимно украшали друг друга; он рассуждал, что для будущей (жизни) одно имеет значение не меньше другого, [являясь] нераспрягаемой колесницей, возводящей к небесам. И то и другое было видимо только одним верным, которые были привязаны к нему любовью. Извне все легко могли видеть в нем царя, внутри же подвигами иночества он оказывался монахом; видом он был венценосцем, а своими стремлениями — монах».