В результате такого поворота событий план этого страшного заговора не замедлил раскрыться. Вот в чем он состоял.
Едва Катилина принял командование армией, стоявшей в Фезулах, трибун Бестия собрал народное собрание, на котором со слезами на глазах должен был пожаловаться на поведение Цицерона и обвинить его в том, что лишь он один является виновником готовой вот-вот разразиться гражданской войны. Представив римскому народу дело таким образом, он с наступлением ночи должен был перейти к исполнению намеченного плана. Было решено в двенадцати местах одновременно поджечь город и посреди всеобщего последовавшего затем смятения лишить жизни консула и некоторых видных сенаторов. Предполагалось дойти до крайней степени жестокости. Детям не следовало щадить своих родителей, избавляя их от горестной смерти. По завершении резни заговорщикам приказывалось оставить Рим и идти на соединение с армией Катилины, которому во главе своего совсем недавно набранного войска и предстояло довершить разрушение и уничтожение Города. Цетег, один из самых ярых заговорщиков, не переставая жаловаться на презренную трусость своих товарищей, заявил, что если они сами не желают отбросить свою неуверенность и стряхнуть с себя дремоту, он один ворвется в сенат и расправится со всеми неугодными членами этого священного собрания.
А пока время шло в подобных препирательствах, аллоброги в соответствии с приказами, полученными ими от Цицерона, продолжали вводить в заблуждение сообщников Катилины.
Лентул, Цетег, Статилий и Кассий — люди, по-своему надежные и верные, поставили свои подписи под письмом, которое вручили галльским послам. Письмо это следовало прочитать перед собранием племени аллоброгов в качестве открытого призыва к восстанию. После этого аллоброги заторопились в путь, сделав вид, что намереваются по дороге заехать в лагерь Катилины для получения лично от него последних распоряжений.
Наступила ночь отъезда галльских послов, и Цицерон, осведомленный обо всем происходящем, отдал приказ двум преторам, на верность которых можно было положиться, блокировать Мульвиев мост и задержать аллоброгов и всех следовавших с ними римлян. Преторы, на которых консул возложил это важное поручение, исполнили его в точности. Послы галлов были задержаны и арестованы так же, словно ни о чем не были предупреждены заранее. Волтурий, сопровождавший их, сначала хотел оказать сопротивление, но видя, что аллоброги не поддерживают его, и поняв, что он предан, отдался в руки преторов, сообщивших консулу об удачном окончании дела. Известие это поначалу доставило ему много радости, но манера, с какой обращались с заговорщиками, вскоре вызвала немалую тревогу. Ввиду того, что большая часть преступников состояла из людей очень высокого и знатного происхождения, консул не без основания ожидал немалых трудностей в осуждении их, понимая, что привлечет на себе гнев и ненависть многочисленных друзей и родственников государственных преступников, а также их клиентов. С другой стороны, он не мог простить им столь тяжелого преступления, могущего повлечь для Республики роковые последствия. Признаем, Цицерон обладал великодушной и благородной душой, свои интересы он охотно принес в жертву интересам своих сограждан.
Когда было принято решение вести судебное дело с максимальной строгостью и суровостью, он велел вызвать Лентула, Цетега, Статилия, Габиния и Цепария. Но этот последний обратился в бегство, вместо того чтобы подчиниться, остальные, даже не подозревавшие о том, что их замыслы раскрыты, без колебаний направились в дом консула. Цицерон из уважения к достоинству претора, судебной властью которой был облечен Лентул, взял последнего за руку и повел его в храм Согласия, куда стража уже сводила других заговорщиков. Именно в храме Согласия решено было провести чрезвычайное заседание сената, на котором присутствовали не только сенаторы и задержанные катилинарии, но и свидетели, готовые дать показания. Весть о происходящем вскоре разнеслась по городу. На голову Катилины и катилинариев посыпались проклятия. Все превозносили до небес и благословляли Цицерона, которого каждый гражданин сейчас рассматривал как своего спасителя. Один из свидетелей среди имен прочих заговорщиков назвал имя Красса, которому высокое рождение и богатство придавали немало авторитета, а главное, доверия в глазах сенаторов, поэтому многие из них с возмущением закричали, что те, кто имеет наглость чернить славу и доброе имя столь уважаемого человека, заслуживают имя лжецов и клеветников. Такова была слабость и нерешительность сената в вопросе, касающемся спасения Республики.
Вольноотпущенники Лентула и некоторых других катилинариев выступили в защиту своих патронов, но мудрая предусмотрительность консула помешала любым беспорядкам, могущим последовать за этой процессией свидетелей защиты и обвинения. Сенат был собран и во второй раз, чтобы принять окончательное решение в отношении преступников. В народе стали широко известны речи, произнесенные по сему случаю Цезарем и Катоном. Но прежде чем передать здесь их содержание, самое время поближе познакомиться с этими двумя персонажами, равно знаменитыми своим красноречием и деяниями.
Марк Порций Катон был одним из тех людей, которые, казалось бы, никогда не должны рождаться в самые развращенные и испорченные времена, эпохи и века или появляться разве что для того, чтобы служить примером для подражания своим согражданам. Непогрешимые в своей частной и общественной жизни, такие люди с глубокой горечью взирают на разложение и гибель своего века, не имея возможности и времени ни для излечения его язв, ни для исправления его пороков. Скромность, простота, умеренность, мудрость, отвага, невинность — вот основные качества таких людей, которым гораздо более пристало украшать своим рождением давно минувшие времена основания Города. Добродетель Марка Порция Катона состояла вовсе не в показной чопорности и строгости, кичащихся собой и стремящихся выдать желаемое за действительное, а чисто внешнее за внутреннюю и подлинную суть. Суровый в первую очередь к самому себе, он не обладал даром снисходить к слабостям, а тем более порокам, других. Твердо держась раз принятых им принципов, он никогда не позволял себе отступаться от них или поступаться ими, когда речь заходила о справедливости. Его ревностное служение Республике могло сравниться лишь с ревностным служением ей древних римлян, всегда готовых жертвовать собою во имя блага родины… Но среди стольких добродетелей следует заметить и обратить особое внимание на два заметных недостатка, за которые Марка Катона всегда упрекали, — излишнюю суровость нрава и определенную негибкость, зачастую мешавшую ему находить согласие с другими людьми, прислушиваться к мнению других. Одним словом, возвышенные и благородные качества его души скорее вызывали восхищение, нежели любовь.
Марк Порций Катон не был другом Гая Юлия Цезаря. Что касается последнего (обладавшего даром покорять любые сердца), не было никого, кто сравнился бы в добросердечии, искренности и щедрости. Свое богатство он целиком посвятил делу удовлетворения потребностей и желаний собственных друзей, сопровождая дары всей силой природного обаяния и любезности. Но не только дела близких волновали его превыше собственных. Он всегда был надежным прибежищем для несчастных и нуждающихся не столько, быть может, из принципа человеколюбия, сколько из желания постоянно создавать и иметь подле себя креатуры — сторонников, а если нужно, и ставленников для каких угодно дел. Увы, не был он лишен и досадных слабостей, и недостатков более постыдных и именно благодаря этому охотно прощал недостатки и слабости других людей. В высшей степени честолюбивый, он мечтал о военных походах и сражениях и всюду искал только повод для приобретения славы. Великий полководец и не менее великий оратор, он не мог не представлять собою личность более чем примечательную на ярком небосклоне Римской республики, в которой отвага и красноречие служили самыми надежными средствами для достижения высших постов в государстве. Наконец, в Цезаре было мало действительной Катоновой добродетели, но много мнимой, работающей на публику, той, которая особенно опасна в опытных и умных демагогах. Нарисовав оба портрета, я намерен перейти к речам, произнесенным обоими в сенате по вопросу о заговорщиках, и начну с речи Цезаря: