Женщинам стоит помнить: подавляя мужчину, пусть даже справедливо или непреднамеренно, они разрушают самих себя. И потенциал союза. Подавление — худший из механизмов взаимодействия с мужчинами, как и худший способ подчинения своему влиянию. Это не женский инструмент.
А вообще, возможна ли коррекция образов? Могли ли Фрида Райхманн, Карен Хорни или Мария Давыдова измениться? Коррекция, вероятно, возможна, если только существует достаточное желание самой женщины. Но бывает и так: сама женщина полагает, что желает измениться, а ее неумолимая с детства сформированная природа говорит ей твердое «нет»…
Что же в таком случае жизнь сулит женщине, упорно отталкивающей свое простое мирское счастье? Не только страдания и неудовлетворенность. Отказ от гармонии женщина порой способна компенсировать неким эрзацем, позволяющим либо лицезреть холодный, одинокий огонь собственной миссии, либо жертвенный огонек неразделенной любви и милосердия. Если говорить о женщинах, избравших путь гордой, ошеломляющей миссии, то именно к ним мы и можем отнести Карен Хорни и Фриду Райхманн, многое прояснивших в женской природе, но ничего не взявших для себя лично. Только сама женщина способна решить, какой путь для нее правильный. Каждая женщина имеет право принести свою душу на алтарь надежд или сжечь ее в схватке за признание. И то и другое все равно будет называться жизнью.
Глава седьмая. Быстродействующим яд: Умирание веры в мужчину
Упоминаемые образы: Любовь Белозерская, Мария Исаева, Анна Цакни, Клара Джейн Брайент
Если женщина намеревается жить с мужчиной долго и счастливо, она должна принять важный постулат мужской сути: маленький, но гордый мальчик, живущий во всяком мужчине, нуждается в ободрении и поддержке. Так было всегда, и едва ли не самым главным условием достижений мужчины является вера в него жены — самого близкого человека, отлично знающего все уязвимые места его открывшейся души.
Можно вспомнить тысячи историй, когда вера женщины вселяла в мужчину невообразимую уверенность, побуждала к настоящим подвигам, творила чудеса. Благодаря ободрению жены, верившей в его счастливую звезду, Генри Форд в 36 лет решился оставить компанию Эдисона и пост солидного менеджера, чтобы взяться за собственное дело — автомобилестроение. Поддержка жены позволила Владимиру Набокову произвести на свет двенадцатый роман, ставший бестселлером и обеспечивший ему мировую славу. И наоборот, вследствие неверия, душевной слепоты женщин рушились многообещающие отношения многих умных и красивых людей. Тление веры женщины в своего мужчину — лучший шлагбаум для гармонии, самый крепкий яд, убивающий чувства. Это касается любого вида деятельности.
Да, Любовь Белозерская, разлучница и разрушительница первой семьи Михаила Булгакова, получила тот же результат, но совсем по другой причине. Вторая жена Булгакова, словно в противовес первой, чрезвычайно много времени уделяла себе, любила скачки, шумные компании и много других глупостей. Все биографы указывают на одну судьбоносную фразу Белозерской, брошенную мимоходом. Прямо над письменным столом писателя висел телефон, нещадно эксплуатируемый женой в то время, когда он работал. Однажды он сказал ей: «Люба, так невозможно, ведь я работаю!» И она отвечала беспечно: «Ничего, ты не Достоевский!» «Он побледнел, — говорила Елена Сергеевна, — рассказывая мне это. Он никогда не мог простить этого Любе», — так написала об этом судьбоносном эпизоде Мариэтта Чудакова. Самая пикантная подробность — рассказ Булгакова об этом третьей жене. О, он точно этого не забыл!
Если женщина намеревается жить с мужчиной долго и счастливо, она должна принять важный постулат мужской сути: маленький, но гордый мальчик, живущий во всяком мужчине, нуждается в ободрении и поддержке. Так было всегда, и едва ли не самым главным условием достижений мужчины является вера в него жены — самого близкого человека, отлично знающего все уязвимые места его открывшейся души.
Надо сказать, что Федор Достоевский испытал то же самое. Его первая жена Мария Исаева отсутствием веры в мужа разрушила союз. Вот как написал об этом автор его биографии Юрий Селезнев: «Тихо в кабинете Федора Михайловича. Только перо поскрипывает да слышно, как за дверью Мария Дмитриевна бранит «одного литератора», возомнившего себя Гоголем. Как-то не выдержал, сказал, что Г оголь, если б его так постоянно бранили, не то что «Мертвые души», вряд ли бы вообще что-нибудь написал, на что Мария Дмитриевна, хмыкнув, заметила: «Но ты-то ведь не Гоголь!» После чего он предпочитал помалкивать». Видать, власть жены и ее авторитет в доме были для писателя непробиваемыми.