Вторая история в устах Лоры называлась — «десять дней на Сардинии». Гуэрра и Антониони сделали очень много для того, чтобы Андрей Тарковский смог уехать из Советского Союза работать в Италию. И когда это наконец свершилось, Микеланджело и Энрика пригласили его в компании с Тонино и Лорой на виллу Антониони в Сардинии. Хозяин дома с гордостью демонстрировал Андрею свои достижение, например… флотилию игрушечных кораблей, которыми Микеланджело управлял с берега радиопультом. Или современный домашний кинозал — ничего подобного Андрей никогда не видел. Гордый Тарковский понимал, что у него всего этого нет и никогда не будет, и это задевало его самолюбие. И знаете, что он придумал? Забрался на самую высокую скалу и на глазах изумленных друзей ласточкой взлетел и нырнул в море, чудом вписавшись между двумя валунами… Теперь он взял реванш, и его мальчишеской радости не было конца!
Проверка
Мы стали жить вместе, а через месяц наступил мой день рождения, и он отвез меня в Сардинию в свой дом. Сам дом был фантастическим — казалось, он стоит на воде, его покрывал цементный купол, и все это сооружение выглядело, как космический корабль, опустившийся на площадку над морем. Это был дом-сфера, просто чудо техники! Но жить здесь для меня оказалось кошмаром, потому что кроме меня и Микеланджело в этом доме в тот момент находилась его первая жена. Нет, она, конечно, не жила там всегда — ее собственная вилла находилась неподалеку, просто была зима, и, чтобы не обогревать два дома, бывшие супруги поселились в одном. Тем более что Микеланджело очень дружил со своей первой женой. А что я? Я стала предметом пристального изучения: что же это за молодая особа рядом с Микеланджело и какие ее цели? Я чувствовала себя насекомым под микроскопом. Меня рассматривали, мне все время задавали вопросы, особенно во время длинных обедов или ужинов. Например, его жена, которая годилась мне в мамы, спрашивала: «Энрика, что ты думаешь о старости?» А биограф Антониони, Карло ди Карло, который тоже почему-то жил с нами в доме, интересовался: «Энрика, ты пессимистична или оптимистична?» Я испытывала такое чудовищное давление, что однажды не выдержала и сказала Микеланджело «Ты просто садист!» И тогда во время очередного обеда он предложил: «Пусть сегодня Энрика расскажет, что она думает о нас» И я это сделала! Я высказала все свои впечатления. Я не помню, что именно я говорила, но иногда это было обидно, в частности я сказала, что биограф — нормальный человек, но есть одна вещь, которую я не понимаю, — его возраст, ему могло быть шестнадцать или тридцать шесть. И на этом я закончила.
Моя тирада не улучшила атмосферу в доме, но, слава Богу, я была молода и смогла все это вытерпеть! Почему они были так жестоки со мной? Потому что не верили мне. Они подозревали, что я хочу заполучить известного режиссера, мировую знаменитость, что я с холодным расчетом проникла в его дом и его сердце… Самое главное, что, если бы я стала доказывать, что это не так, они стали бы подозревать меня еще больше. То, что это было не так, не подлежало сомнению для тех людей, которые хорошо знали меня. А все остальные… До того момента, как Микеланджело заболел — а это произошло только через пятнадцать лет, все думали, что я хочу быть около великого человека и больше ничего. А потом вдруг все поняли, что у меня есть к нему чувства. Я никогда его не покидала на протяжении 36 лет — ни больного, ни здорового….
Когда Энрика открыла нам ворота, первое, на что я обратила внимание — на площадку на возвышении, где стояли стол под зонтом, скамейка и несколько кресел. Я вспомнила, как Лора рассказывала, что после случившегося инсульта Микеланджело долго не хотел никого видеть — боялся показаться друзьям жалким и беспомощным. И вот однажды Энрика позвонила и сказала — он готов, можете приезжать. «Мы въехали в ворота, вышли из машины, и я увидела, что Антониони сидит на скамейке у стола под зонтиком, — рассказывала — Лора. — Он сидел спиной к нам, спина была прямой, одет он был безупречно». Тонино задержался у машины, а я кинулась к Микеланджело и стала, как заклинание, твердить: ты совсем-совсем не изменился, ты такой же, как и прежде, ты очень красивый, очень красивый… Наконец я посмотрела на него. По неподвижному лицу текли слезы, море слез, и он никак не мог их унять».