Самсонов между тем, вынырнув на поверхность, устало цепляется за борт "Голиафа", несколько секунд отдыхает, встряхивает волосами и снова погружается.
Пироги вырастают, приближаются, слышатся беспорядочное гоготание, визгливые крики. Гребцы, стоя на одном колене, гребут широко, с упрямой настойчивостью. Страшное соревнование жизни и смерти, поединок отчаяния и жестокости.
— Сильвестр!.. Заводи мотор!.. — Хватается капитан Пабло.
— Не смейте! — Гневно обрывает его Крутояр. — Вы хотите раскроить Самсонова пополам?
— Святая мадонна! Что вы говорите!.. Сильвестр только приготовится...
— Ни шагу отсюда! — Гремит властный, дрожащий голос Крутояра. — Пока Самсонов не вынырнет вверх...
— Тяните! — Кричит вдруг капитан Пабло. По выражению лица Ильи, или, может, просто не понятно почему, он уже понял, что корабль спасен. Сам хватается за веревку и вместе с Сильвестром буквально выбрасывает Самсонова на палубу, как рыбу, пойманную на крюк.
Сильвестр бежит в трюм. Мотор ревет радостно, победоносно, словно извещает своим громыханием всю окружающую сельву о победе молодого сеньора Самсонова. За кормой белым горбом встает пенистый бурун.
— Ура! — Восклицает Олесь.
"Голиаф" набирает скорость, волна за кормой катится назад, медленно изглаживаясь, разворачиваясь веером на всю ширь реки. Вон она докатилась до первых пирог, качнула их резко. Индейцы, уцепившись за борта, попадали на дно. Некоторые машут копьями, что-то кричат угрожающе.
— Молодец, Илья Григорьевич, — едва переводя дух, говорит Крутояр.
Бунч, светящийся несвойственной ему добротой, крепко обнимает Самсонова за плечи. Олесь заколдованными глазами смотрит на своего старшего друга.
— Я уже думал, конец, — признается Самсонов. — Начал рубить, а вода сносит. Мачете тупой. Ничего не видно.
— Вы, как человек-амфибия, — говорит Бунч, расщедрившись на доброжелательный комплимент. — Беляевский Ихтиандр и тот бы не справился с таким делом.
— Если бы приспичило, то справился бы, — шуткой отмахивается Самсонов.
— Действительно, приспичило!.. Черт возьми!
— Пойдемте в трюм!
В трюме Крутояр первый вытягивает сигареты, угощает Бунча. Все сидят молча, будто лишились сил от волнения. У Крутояра вдруг становится невыносимо тяжело на душе. Он будто снова переживает событие, которое только что чуть не закончилась страшным бедствием. Собственно, почему бедствием? Неужели это могло произойти? В сознании Крутояра всплывают различные суждения, предположения, догадки, он пытается понять смысл прошлого события, и чем больше углубляется в него, тем отчетливее ему кажется, что дело это не случайное. Кто-то послал забитых, озверевших индейцев, чья-то коварная рука замутила их души.
Крутояр задумался еще больше, грусть полонила его сердце, и тихо-тихо проклюнулась в нем капля сомнения. Не ожидал он, что дело обернется так остро против них, и не подозревал, в какие дебри вражды заведет их эта мутная, непостижимо-грозная река. Ему вспомнился случай, произошедший за год до этого в Египте. На трех европейцев, плывущих где-то в верховьях Нила, напали туземцы. Двое белых людей погибло, один, тяжело раненный, едва спасся от преследователей. Затем стало известно, что туземцы действовали не по своей воле. Им приказали убивать всех белых офицеры английской армии. Да, да, приказали строго, официально, правительственным циркуляром. Только приказ этот был отдан... в годы Второй мировой войны. Тогда еще в оккупированной Эфиопии хозяйничали итальянцы, поэтому Англия, пытаясь защититься от проникновения в Египет итальянских и немецких шпионов, мобилизовала для этого дела пограничное туземное население. За двадцать лет в джунгли тропической Африки не дошла весть об окончании войны, и туземцы, с добросовестностью послушных солдат, совершили бессмысленное преступление.
— Папа, я выйду на палубу, — сказал Олесь, вытирая с лица нехороший пот. — Тошнит чего-то.
— Только у борта не стой!
— Хорошо, — вяло улыбнулся парень. — Купаться не буду, не те места.
Он поднялся по трапу. Вдали маячили темные полоски индейских лодок. Вечер опускался быстро, почти без сумерек. На восточном небосклоне появились первые звезды.
Вдруг Олесь услышал какой-то шорох по ту сторону капитанской рубки. Как будто кто-то барахтался, хрипел, отбивался.
Парень кинулся туда. Широкоплечий, крепкий как дуб, Сильвестр душил индейца. Собственно, это был мальчик лет пятнадцати, худенький, костлявый, с испуганными глазами. Он лежал под великаном Сильвестром и беспомощно скулил. Сильвестр левой рукой держал его за горло, а правой бил наотмашь по голове.