Сначала мне показалось, что Гобсон пошутил. Передо мной лежали маленькие шарики, величиной с кулак, похожие в полутемной комнате на небольшие резиновые мячи.
Я всем телом подался вперед. Я хотел убедиться, что все это действительно шутка, недобрая, жестокая шутка. Невольно моя рука прикоснулась к одной из голов, и я, как ошпаренный, отдернул ее назад.
— Да не бойтесь вы! — захохотал Гобсон, пыхтя дымом сигары. — Они не кусаются.
Он взял одну из головок за длинные черные волосы и поднял на уровень моих глаз.
Почти не владея собой, я смотрел на страшный экспонат. Вот что осталось от человека, от живого человека, который смотрел на небо, радовался солнцу, любил, ненавидел, мечтал, надеялся... Выражение грусти и страдания отразились на мертвом лице, от чего головка еще больше напоминала настоящую живую голову. Рот и глаза ее были прошиты грубыми нитками. Гобсон коротко объяснил, что в этом есть определенный смысл. Ведь индейцы считают, что душа убитого может прийти к воину, который отрубил голову, и жестоко отомстить ему. Чтобы предотвратить это, индейцы прошивают глаза и уста и, следовательно, закрывают выход души наружу.
Глядя на темно-коричневый шарик в руке вампира, я ничего не видел. Собственно нет, я видел. Я видел жестокость сытых и интерес скучающих, я видел ваше правительство, сеньор президент, вашу полицию, которая потакает зверствам, истинную цену вашим законам и вашей демагогические болтовне, которой вы прикрываете свою бесчувственность.
Своим письмом я не хочу поселить в ваше сердце убийственную и неотрадную мысль о том, что народ вашей страны одичал до края, дикие индейцы действительно такие жестокие и коварные бестии, для которых единственным исправительным средством могла бы быть пуля. Нет, уважаемый сеньор, люди вашей страны — добросердечные и достойны лучшей участи, их заставляют убивать. Вы сами знаете, что белые негодяи, такие, как Гобсон и его друзья, натравливают индейские племена друг на друга. Вам должно быть известно, что, раздувая вражду между племенами, гобсоны поставляют оружие одним индейцам и не дают ее другим.
Не проклинайте туземцев, сеньор! Ищите преступников ближе к вашему дому. Только быстрее, потому у народа может лопнуть терпение.
Жестокость порождает жестокость, сеньор президент. На убийство отвечают убийствами. Не искушайте человеческое терпение. Всему есть предел.
Вы, наверное, лучше меня знаете историю вашей республики, историю вашего континента. Но я все же напомню вам, что это была грозная история и большинство ее страниц написана кровью. Помните восстания индейцев в Гран-Пахональи? Мужественный Тасулинчи поднял тогда все племена по реке Укаяли и двинулся от верховья до устья, проявляя жестокую месть за издевательства, которым подвергались жители этих районов от белых гасиендадо. В течение двухсот километров большинство гасиендадо были уничтожены, и только немногим кровопийцами удалось убежать в города под охрану полиции и армии.
Я бы не хотел, сеньор президент, чтобы жестокость недальновидных и бездушных людей заставила ветер истории перевернуть назад эти кровавые страницы.
Когда-то, во время нашего первого знакомства в Лондоне, вы говорили мне, что собираетесь посвятить всю свою жизнь борьбе за обновление вашей страны. Это было сразу же после разгрома нацистской тирании. Вас, как и меня, воодушевляли гуманные идеи прогресса. Но за годы, прошедшие с тех пор, вы научились иначе смотреть на мир. Ваши идеалы теперь подкреплены оружием, ваше оружие служит плохим идеалам.
Так почему же, спросите вы, я пишу это письмо? Неужели недостаточно для меня доказательств необратимости в изменении вашей политики и вашего мышления?
Старый идеалист и старый мечтатель, я не потерял веры в людей. Да, я верю, что при наихудших условиях где-то в глубине души вы все же остались бывшим майором Батисом, бывшим волонтером и солдатом антинацистской коалиции. Я хочу надеяться, что в вашем сердце еще сохранились воспоминания о прошлом. С объективностью, достойной цивилизованного человека, вы должны оглянуться на пройденный путь и осудить ошибки, совершенные вами лично и вашей администрацией.
Остаюсь с любовью к вашей земле
Доктор ван-САУНГЕЙНЛЕР.
Гасиенда на Вентуари".
Тишина. Молчание. Синеватые лепестки огня пригибают к земле свои слабые спинки. Тьма черной стеной вздымается вокруг. Бунч берет из профессорских рук письмо, пробегает глазами по непонятным, написанным на испанском языке, строкам, горько качает головой. Письмо! Нет, не письмо! Настоящее послание, настоящий манифест протеста и борьбы, под которым подписался бы первый попавшийся честный гражданин мира и под которым они, советские люди, конечно, уже давно поставили свои подписи.