И очень быстро из Гельсингфорса прислали девушку, которая и стала преподавать русский. Ну, а после вывода воинской части преподавание осталось в школе благодаря тому, что эта учительница вышла замуж за нашего пастора, отца Харри, и забывчивости администрации генерал-губернаторства, которая продолжала платить оклад учительнице.
Но долго меня мучить вопросами у руовы Хултин тоже не получилось, так как отец привёл на завтрак мужскую часть гостей. Все четверо мужчин оказались усаты и бородаты, и по возрасту скорее тянули на старофиннов, чем на младофиннов. По очереди представились матушке, и я, наконец, узнал кто из них кто.
Более молодой, круглолицый мужчина, представившийся Ээро Эркко, оказался тем самым главным редактором газеты, чьё письмо мы и получили.
Самый старый среди этих младофиннов оказался Юрьё Коскинен, профессор истории. А два оставшихся мужика, примерно одного возраста с моим отцом, были писателями. Арвид Ярнефельт и Юхани Ахо. Никогда про них не слышал, но, судя по восторженной реакции матушки, наверное очень знаменитые. В общем, полный дом именитых гостей.
Тут же на стол был выставлен бабулей еще один рыбник, а братец Ахти притащил со двора закипевший самовар. Ну, вот, а я оладьями давился. Впрочем, и этот рыбник мне никто не предложил, а наоборот, выпроводили из-за стола, чтобы освободить гостям стул.
По окончании их завтрака мне устроили повторную экзаменацию. Я читал им свои два стиха, и на финском, и на русском. На шведский я так и не смог их перевести, мой мысленный автоперевод дал сбой и отказывался это делать. Вернее, я-то переводил, но то, что у меня получилось, надо было читать, явно в рэп-стиле, который, наверное, никто из этой компании не оценил бы.
Руова диктовала мне тексты, и я, от усердия высунув язык, записывал их карандашом на бумаге. А ещё она меня мучила вопросами как я сумел написать такие стихи и что меня на это подтолкнуло. Пришлось опять рассказывать про покраску сарая, про лягушек живущих в нашем озере и про красивую цаплю, которая охотилась на лягушек, но улетала, если я близко к ней подкрадывался. Вроде поверили.
Затем читал отрывки каких-то басен из привезенной книги авторства херра Ярнефельта. А херра Коскинен устроил мне экзамен по математике. Простые примеры с сложением и вычитанием я выполнил, а на предложение примеров с умножением и делением искусственно завис. Здесь мне на выручку пришла мама, которая заявила, что Матти этому ещё не учили.
- Ну, что сказать? Ваш мальчик гений, - подвела итог Текла Хултин, обращаясь к моим предкам. - Мне пока еще не попадались дети в возрасте вашего сына, усвоившие подобные знания. Насколько я могу знать, в Финляндии был всего один подобный гений. Это наш великий писатель и поэт Захариас Топелиус, которого вы все прекрасно знаете по его рассказам и басням, - вся родня усиленно закивала головами, один я остался в неведение, кто это такой. А дед Кауко при упоминании этой фамилии почему-то скривился.
- И он, будучи почти вашим земляком, его родители родились и выросли в Оулу, - назвала она Улеаборг на финский манер. - Когда узнал, что здесь появился маленький финский гений, поручил нам вручить ему подарок. После проверки, разумеется, которую ваш сын полностью прошёл. Ээро, прошу вас, - обратилась она к редактору газеты.
- Херра и руова Хухта, мы все здесь убедились, что ваше письмо правдиво, и вы смогли вырастить такого замечательного и одаренного сынишку, - толкнул небольшую пафосную речь этот круглолицый господин, предки от его слов непроизвольно встали чуть ли не по стойке смирно, а у матушки даже заблестели слёзы в глазах. - От имени и по поручению господина Топелиуса вручаю вашему сыну четырехтомный сборник «История Финляндии в картинках» с его личными автографами и пожеланиями, - он достал из под стола немаленький сверток в плотной коричневой упаковочной бумаге и вручил его отцу, а матушке протянул какую-то открытку. - А это его личное приглашение посетить его в Гельсингфорсе в любое удобное вам время. Ах да, - спохватился он, когда уже почти уселся на своё место. - Вы же Кауко Хухта? - обратился он к деду. - Депутат народного сейма?
- Да, так и есть, - подтвердил он. - А что? Только не говорите, что это Захарий вам про меня рассказал!
- Именно он, - подтвердил херра Эркко. - И он просил передать вам в качестве примирения, вот эти две бутылочки двойного рома из Вест-Индии. - С этими словами он опять нырнул под стол и вытащил ещё один сверток, в котором оказались две пузатые бутылки с золотистым содержимым. - Херра Хухта, удвлетворите наше любопытство, расскажите как вы с ним умудрились поссорится?
- Да всё очень просто, - дед принял бутылки, но посмотрел на них с таким отвращением, как будто видел перед собой двухнедельной свежести рыбьи потроха. - Мы с ним подрались в таверне «Русалка». Он мне не поверил, что я участвовал в обороне Бормасунда во время крымской войны. И если честно, за такое извинение, - он кивнул на бутылки с ромом. - Я бы опять с ним подрался.
- А что не так? - напрягся Ээро Эркко.
- Меня в датской Вест-Индии лечили два месяца от жёлтой лихорадки хинином и этим ромом. Я с тех пор его видеть не могу. Но, тем не менее, спасибо! Приятно, что хоть кто-то помнит про старика. Мать, сходи в нижнюю клеть, принеси бутылочку коскенкорвы настоянной на бруснике. Надо же мне отдариться, да и на стол прихвати парочку для гостей, - обратился он к бабуле, которая что-то ворча, тем не менее довольно шустро обернулась, принеся три пыльных бутылки из зелёного стекла.
- Матти, а когда ты что-то новое напишешь? - вкрадчиво поинтересовалась у меня руова Хултин, пока мужчины откупоривали принесённые бутылки, а женская часть нашей семьи, лихорадочно метала на стол холодные закуски.
- Ну, - показательно потупился я. - Я уже кое-что сочинил. Когда дед Кауко возил меня на ярмарку, то я видел там человека с очень кривыми ногами.
- Точно, - подтвердил дед, который тоже, оказывается, прислушивался к нашей беседе. - Айво Кривоногий, он таким уже родился.
- А ещё там была кошка, тоже вся какая-то скрюченная, - подводил я базис под спёртую у Корнея Чуковского «Скрюченную песню». - Вот я сначала маленькими стишками записал про них, а потом сложил. И кое-что додумал и придумал. Но пока не знаю как это всё назвать, - постарался я как можно более путано и по детски объяснить гостям, которые уже все слушали мой бред.
- Так прочти нам, - то ли подбодрила, то ли потребовала магистр философии.
Ну, раз просят, чего я ломаюсь? И как на детском утреннике, в детском саду, я прочел этот стих, время от времени подсматривая в бумажку на которой он и был мной, записан.
Жил на свете человек,
Скрюченные ножки,
И гулял он целый век
По скрюченной дорожке.
А за скрюченной рекой
В скрюченном домишке
Жили летом и зимой
Скрюченные мышки…
Всем очень понравился этот стих. Ээро Эркко даже предположил, что его можно считать и политическим памфлетом для определённого круга населения княжества. Меня заставили прочитать стих несколько раз чтобы записать его, так как мои карандашные каракули никто из взрослых расшифровать не смог. А матушке поставили на вид, что надо ребёнка учить писать пером. А годика через два можно и в школу отдать.
Вот не было мне печали! Надеюсь, хоть не гусиным? Я, когда только пошёл в школу в моей прошлой жизни, тоже первые два года писал прописи и тексты чернильным пером. Как вспомню, так содрогнусь от этого чернильного ужаса. Вечно все пальцы и лицо фиолетовые, куча грязных промокашек и испорченных тетрадок. Школа? А в какой я школе учился? Гагаринской? То есть в школе имени Гагарина? А город-то какой? Тишина и пустота. Ну, хоть что-то ещё о себе вспомнил.
А затем, косяком пошли гости. Вернее, первым приехал фотограф, предусмотрительно заказанный отцом, который сделал и групповые фото, и отдельное фото меня, для газеты. А вот после него приехало, наверное, человек пятьдесят. Какие-то местные газетчики, представители финской партии, чиновники и даже уездный полицмейстер. Как и откуда они узнали про визит именитых столичных гостей, так никто понять и не смог. Обед пришлось переносить на улицу, вытащив все столы со всех домов хутора.