На торжественном параде, устроенном перед началом погрузки войск на суда, звучали разные марши, но именно с моей песней финляндские батальоны проходили перед импровизированной трибуной, устроенной на ступенях церкви Святого Николая. Что и отметили практически все столичные газеты.
Вообще, меня описание парада в газетах очень поразило. То, как я представлял финляндские стрелковые батальоны с рассказов своего кузена Нильса Викстрёма совсем не походило на то, что отправлялось в Китай. И, ладно, пулемёты, к их появлению в местных войсках, я хотя бы сам руку приложил. Но откуда взялась артиллерия? Причём, не лёгкая полевая, а даже тяжёлая шестидюймовая! Но больше всего меня поразили стальные шлемы. И не простые стальные шлемы, а германские кавалерийские пикельхельмы с тканевыми чехлами.
Но уже из следующей статьи в другой газете я узнал, что шлемы были куплены Георгом Стокманном у баварской армии для защиты наших солдат от шрапнели. Тут я даже не знал чему больше удивляться — стальным каскам, их наличии у Баварии, которая входила в состав Германской империи своих войск, или присутствию в княжестве старшего Стокманна? Ведь он с сыном должен быть сейчас в США, на выставке в Буффало. И спросить не у кого. Дед Кауко в Гельсингфорсе, а отец с матерью вообще не в курсе наших общих дел.
Долго предаваться сомнениям мне не позволили родные и впрягли меня в круговорот подготовки моего переезда в город. Если раньше предполагалось, что я, а затем и Микка, будем жить в мансарде дома моего старшего брата Кауко, который служил телеграфистом на железнодорожном вокзале, то после того как его Катарина родила двойню, и они выселили старших своих детей в мансарду, там просто не осталось для нас места.
И как бы я ни критиковал деда, и какими бы ни были наши отношения, а он, к нам, своим внукам, относился всегда с заботой. Внезапно оказалось, что подарок на повышение Нильса Викстрёма и не подарок никакой был, а оговоренная ранее плата за аренду его дома на пять лет. И в том доме предстояло жить мне, Микки и нашей обшей бабушке Тейе, маме наших мам. А кого же ещё можно было отправить в город присматривать за нами без отрыва от хозяйства? Только её. Она и за братцем Кауко присматривала, когда он учился в народной школе. Ведь всё продумал, пень старый, прежде чем уехать в Гельсингфорс. Всё, кроме того, что мы попадём в другую школу.
Дом Викстрёмов располагался ровно посередине между вокзалом и нашим лицеем. Что было довольно неплохо. Новая народная школа, куда мы и должны были бы ходить, если бы нас не зачислили в лицей, располагалась намного дальше, в районе с названием «Береговые казармы» (Kasarminranta). Тот район был рабочей слободкой, где жили пролетарии с различных заводов и фабрик, находившихся на правом берегу реки Оулу. Одним словом, проблемный район. Да ещё и путь к нему проходил через обширное городское кладбище.
Уезжая в Торнио, Викстрёмы оставили нам всю мебель, что упрощало нам переезд. Кроме того, в их одноэтажном доме было и электрическое освещение, и даже телефон. Сам домик был небольшой, с тремя спальнями, гостиной и кухней. Правда, удобства, находились во дворе, а не как у нас на хуторе, в пристройке к дому.
Но, самое главное, что мне понравилось больше всего — это громадный, кирпичный каретный сарай. По площади как бы не в половину жилого дома. Им долго никто не пользовался, но если провести куда электричество, сделать там небольшой ремонт, то получится отлична мастерская, в которой можно творить всё, что твоей душе будет угодно.
Сама губернская столица производила на меня двойственное впечатление. Городок с численностью населения в пятнадцать тысяч человек вроде бы и не мог похвастаться величием и по-настоящему городской жизнью. Большая деревня, где продолжали разводить скот и птицу, на девяносто процентов состоящая из деревянных и довольно убогих строений, но с электричеством, телефоном, водопроводом, а кое-где и с канализацией. Вокруг этого города-деревни дымили трубами полтора десятка заводов, заводиков и фабрик. В центре высились каменные, трех- и четырёхэтажные строения. А к его вокзалам приходили поезда и приплывали каботажные суда. Вроде и город, цивилизация, а можно, засмотревшись на это, и наступить на свежую коровью лепёшку.
Для посещения лицея нам требовалось купить комплект учебников и пошить форму. Так как лицей работал очень давно, то практически все швейные мастерские знали что нужно шить. Здесь форма, в отличие от остальной империи, не менялась с приходом каждого императора. Полукафтан, брюки и двубортную шинель нам пошили без проблем. Башлык взяли готовый. С фуражкой тоже проблем не возникло, предки не стали заказывать нам новые, а взяли старые, с перетянутыми верхом и низом и с кокардой с нашим странным львом, протыкающим себе голову мечом.
…..
- Сегодня, как и планировалось, у нас будет разбор поэмы «Рассказы о прапорщике Столе» великого национального финляндского поэта Йохана Людвига Рунеберга, - почти пафосно произнёс наш учитель финского и шведского языков Конрад Фредрик Кивекас. - Я очень надеюсь, что вы все успели прочитать эту поэму, - и он, обвёл своим строгим взглядом наш притихший маленький класс.
- Я тоже на это очень надеюсь! - подал голос и наш классный наставник Теодор Оскар Фростерус, примостившийся на стуле за нашими спинами.
Самое интересное, что я с этими двумя господами был знаком очень давно, как впрочем и они со мной. Оба — журналисты, оба — писатели-прозаики и оба — главные редакторы своих собственных газет. Причём, работа в лицее была их чуть ли не основным доходом. Откуда я это знаю? Да всё очень просто! Отец моего старшего пионера, Ялмара Стрёмберга, работал журналистом-корректором во всех четырёх печатных изданиях этого небольшого городишки и в газетах этих господ тоже.
И довольно много чего рассказывал про них Ээро Эркко на партийных конференциях, которые проходили в нашем кемпинге. Ну, и они сами приезжали на них. А херра Кивекас вообще был нашим постоянным клиентом, наезжая к нам на рыбалку почти каждый месяц.
Наш классный наставник мужиком был хоть и строгим, но справедливым. В детстве сполна хлебнул горя из-за пьющего отца. Их семья вела практически нищий образ жизни, ютясь в самодельной полуземлянке на окраине Улеаборга. Пока, по его же собственным рассказам, которыми он очень любил с нами делиться, не произошло чудо. К его отцу обратился Бог и заставил того бросить пить.
Из-за чего благосостояние их семьи резко скакнуло вверх, и наш наставник смог получить образование, и в нашем лицее в том числе. Где его наставником на литературном поприще и стал, уже тогда работавший здесь, наш учитель финского и шведского языков Конрад Фредрик Кивекас. Прям какой-то бразильский сериал. А если учесть, что наш наставник в этом же лицее познакомился и со своей будущей супругой, а их старший отпрыск Самули сидит от меня справа за соседней партой — то вообще попахивает «Болливудом».
В нашем лицеи учились и девочки. Но в отдельном корпусе. Впрочем, как и начальная школа. Наш класс занимал кабинет на первом этаже с окнами, выходящими на четырёхэтажный учительский дом. В котором и проживали Кивекас и Фростерус. Правда, в разных подъездах и на разных этажах.
В этом лицее все классы оказались маленькими. Каждый не больше чем на дюжину учеников. В нашем и её не было, всего девять человек. Было десять, но одного уже выгнали из нашего класса, переведя во второй пятый. За исправление оценок в своём дневнике.
Учебный год в лицее начинался первого октября, а заканчивался пятнадцатого июня. Плюс, двое каникул, рождественские и пасхальные. Правда, последние длились всего четыре дня. До 1890 года лицей имел свой кампус, в котором могли проживать ученики. Но после того как это частное учебное заведение перешло на государственное финансирование, то стало чисто амбулаторным.