Лизелл откинулась на сиденье. Трехглавые купола и трехзубые шпили Ли Фолеза проплывали мимо незамеченными. Она видела только искаженное параличом лицо Гирайза. Она готова была попросить возницу повернуть на север, в Уолктрец, и сдержалась лишь усилием воли.
Он не умрет, он обещал.
Но он не сможет закончить гонки — во всяком случае, он не выиграет их; то же самое ждет и ее, если она не постарается. Тот, кто подсыпал эту дрянь в еду на вокзале в Уолктреце, совершенно случайно выполнил задание только наполовину. Наверняка отрава предназначалась обоим. Несомненно, он попытается завершить начатое и, возможно, в следующий раз будет более удачлив. Этот кто-то симпатизирует Грейсленду, этот кто-то работает на победу Каслера Сторнзофа. Самого Каслера она ни секунды не подозревала.
Потерявшись в своих противоречивых мыслях, она едва замечала смену панорам и пейзажей, но, в конце концов, выглянув, поняла, что город Ли Фолез остался позади, а вокруг — поля и холмы, окутанные дымкой тумана. Сквозь туман она ничего разглядеть не могла, да и в любом случае ничего достойного внимания там не было. Ей безразличны были пейзажи Верхней Геции, ей безразлично было все, кроме здоровья Гирайза и победы.
Последовала неизбежная остановка, чтобы передохнуть и напоить лошадей. Дрожа над каждой потерянной минутой, она даже не вышла из ландо. Туман вползал в окно. Она рассматривала скручивающуюся в спираль дымку, переливающуюся в свете фонарей ландо, и ненавидела Верхнюю Гецию.
Они поехали дальше. Она закрыла глаза и попыталась уснуть, но мозг работал без остановки, лицо Гирайза стояло перед глазами.
Она не должна была бросать его. Неважно, что он там говорил.
С ним все будет хорошо. А если нет, то тогда у нее еще больше причин победить.
Тянулись часы, похожие один на другой, пока, наконец, экипаж не свернул с центральной дороги на боковую и не подъехал к увитой виноградом старой гостинице. Возница, въехав в ворота, остановился.
Отвлеченная от своих печальных мечтаний, Лизелл высунулась из окна и спросила:
— Почему мы снова остановились?
— Мы приехали в пригород Грефлена, мадам, — ответил возница. — Смотрите, там уже город виднеется.
Она проследила, куда указывал его палец, и увидела невдалеке мерцающие огни города.
— Ну, тогда на вокзал, — приказала она.
— Извиняюсь, мадам, — ответил возница, — но сейчас только одиннадцать. А в этой гостинице, «Трое нищих», предлагают хороший стол. Разве вы не поедите и не отдохнете с комфортом, пока рассвет не наступит?
Она задумалась. Она не чувствовала голода, ничего не ела с утра, и поесть было надо. Со всей возможной осторожностью.
И отдохнуть? Было бы неплохо провести остаток ночи, совсем немного, лежа в удобной постели, это все же лучше, чем сидеть на деревянной скамейке в зале ожидания вокзала.
— Ну что ж, хорошо, — согласилась она, — но при условии, что мы отправимся дальше ровно в четыре утра.
— Мое слово, мадам.
С сумкой в руке она выбралась из ландо и направилась к гостинице.
Был уже поздний вечер, но во всей гостинице все еще горел свет, и было многолюдно. Хозяин гостиницы — пухлый, с округлым лицом, дружелюбно-безобидный молодой человек — тут же выбежал ей навстречу.
— Добро пожаловать в «Трех нищих», мадам. Клек Стисольд, хозяин, — он поклонился, весь сияя. — Чем могу служить?
Никакой неприязни, неодобрения, никакого скрытого подозрения к женщине, приехавшей одной, да еще и ночью. Обычное любопытство, в котором нет ничего обидного. Лизелл улыбнулась ему в ответ и сразу же его полюбила.
— Ужин, если вы еще обслуживаете, — сказала она.
— Обслуживаем, мадам. Есть кролик, тушеный с фенхелем, лорбером и особыми травками, по которым моя жена большой специалист. Лучше моей Гретти никто до самого Ли Фолеза готовить не умеет. Вам понравится.
— Не сомневаюсь. И отдельную комнату, постучите в дверь в три сорок пять.
— Три утра?
— Да.
— Все будет сделано, мадам. Моя Гретти сама за всем проследит. Я-то буду дрыхнуть без задних ног в такой неурочный час. Три сорок пять утра! Вы, я думаю, на экспресс.
Она кивнула:
— Вы помните расписание, господин Стисольд?
— Нет, мадам. Моя бедная голова не может помнить так много всего. Это в голове у Гретти все помещается, вы бы видели ее, когда она засядет за свою бухгалтерию, это прямо-таки волшебство какое-то, а я никуда не гожусь. Но я запомнил про экспресс в южном направлении, потому что вы — второй человек за сегодняшний вечер, кто просит разбудить его на рассвете из-за этого поезда. Ваш попутчик — грейслендский военный джентльмен, знаете — он более снисходителен к себе, он настоящий гедонист. Он просил, чтобы его не будили раньше четырех.
— Грейслендский офицер, вы сказали? Высокий блондин?
— Так они все такие.
— Ну…
— Поверьте уж, я-то знаю. Эти грейслендские миротворцы здесь повсюду, и я говорю вам, что за всю свою жизнь я никогда не видел столько высоких блондинов. Я думаю, что они топят черненьких и маленьких новорожденными.
— Миротворцы?
— Так себя эти головорезы называют. Но мы, гецианцы, придумали им другое имя. — Хозяин понизил голос. — Мы называем их…
— Господин Стисольд, это неподходящая тема для разговора.
— Послушайте, присутствие здесь грейслендцев неподходящая вещь, отношение грейслендцев к местным жителям — неподходящая вещь, вообще все эти так называемые миротворческие силы — неподходящая вещь. Это…
— Не могли бы вы проводить меня в обеденный зал? — оборвала она его, обеспокоенная опасной болтовней гецианца.
— О, конечно. Простите меня, мадам. Иногда мое гецианское сердце берет верх над моей головой, Гретти мне всегда так говорит. Позвольте вашу сумку. Сюда, пожалуйста.
Он провел ее в приятную, старомодную общую залу, с огромным камином и потолком из почерневших балок, с неровно стертым каменным полом, и здесь, поклонившись, ее оставил. Как только Лизелл переступила порог, взгляд ее упал на Каслера Сторнзофа. Он сидел один за маленьким столиком в углу, свет старого железного канделябра, прикрепленного к стене у него над головой, играл в его светлых волосах. Он поднял глаза, когда она вошла, и они встретились взглядом, и как всегда, она была поражена его внешностью, но сегодня по-другому. Каслер был по-прежнему великолепен, но на этот раз образ Гирайза, не выходивший у нее из головы целый день, не исчез при появлении Каслера.