– У него разговор по телефону, – сказал мистер Вулфшим, проводив его глазами. – Замечательный человек, а? И красавец, и джентльмен с головы до ног.
– Да.
– Он ведь окончил Оксворт.
– Умгм!
– Он окончил Оксвортский университет в Англии. Вы знаете, что такое Оксвортский университет?
– Кое-что слышал.
– Один из самых знаменитых университетов в мире.
– А вы давно знаете Гэтсби? – спросил я.
– Несколько лет, – сказал он горделиво. – Имел удовольствие познакомиться сразу после войны. Стоило побеседовать с ним какой-нибудь час, и мне уже было ясно, что передо мной человек отменного воспитания. «Вот, – сказал я себе. – Такого человека приятно пригласить к себе в дом, познакомить со своей матерью и сестрой». – Он помолчал. – Я вижу, вы смотрите на мои запонки.
Я и не думал на них смотреть, но после этих слов посмотрел. Запонки были сделаны из кусочков слоновой кости неправильной, но чем-то очень знакомой формы.
– Настоящие человеческие зубы, – с готовностью сообщил он. – Отборные экземпляры.
– В самом деле! – Я присмотрелся поближе. – Оригинальная выдумка.
– Н-да. – Он одернул рукава пиджака. – Н-да. Гэтсби очень щепетилен насчет женщин. На жену друга он даже не взглянет.
Как только объект этого интуитивного доверия вернулся к нашему столику, мистер Вулфшим залпом проглотил кофе и встал.
– Благодарю за приятную компанию, – сказал он. – А теперь побегу, чтобы не злоупотреблять вашим гостеприимством, молодые люди.
– Куда вы, Мейер, посидите, – сказал Гэтсби не слишком настойчиво.
Мистер Вулфшим простер руку, вроде как бы для благословения.
– Вы очень любезны, но мы люди разных поколений, – торжественно изрек он. – У вас свои разговоры – о спорте, о барышнях, о… – Новый взмах руки заменил недостающее существительное. – А мне уж за пятьдесят, и я не хочу больше стеснять вас своим обществом.
Когда он прощался, а потом шел к выходу, его трагический нос слегка подрагивал. Я подумал: уж не обидел ли я его неосторожным словом?
– На него иногда находит сентиментальность, – сказал Гэтсби. – А вообще он в Нью-Йорке фигура – свой человек на Бродвее.
– Кто он, актер?
– Нет.
– Зубной врач?
– Мейер Вулфшим? Нет, он игрок. – Гэтсби на миг запнулся, потом хладнокровно добавил: – Это он устроил ту штуку с «Уорлд Сириз» в тысяча девятьсот девятнадцатом году.
Я остолбенел. Я помнил, конечно, аферу с бейсбольными соревнованиями «Уорлд Сириз», но никогда особенно не задумывался об этом, а уж если думал, то как о чем-то само собой разумеющемся, последнем и неизбежном звене какой-то цепи событий. У меня не укладывалось в мыслях, что один человек способен сыграть на доверии пятидесяти миллионов с прямолинейностью грабителя, взламывающего сейф.
– Как он мог сделать такую вещь? – спросил я.
– Использовал случай, вот и все.
– А почему его не посадили?
– Не могли ничего доказать, старина. Мейера Вулфшима голыми руками не возьмешь.
Я настоял на том, чтобы оплатить счет. Принимая сдачу от официанта, я вдруг заметил в другом конце переполненного зала Тома Бьюкенена.
– Мне надо подойти поздороваться со знакомым, – сказал я. – Пойдемте со мной, это одна минута.
Том, завидев нас, вскочил и сделал несколько шагов навстречу.
– Где ты пропадаешь? – воскликнул он. – Хоть бы по телефону позвонил, Дэзи просто в ярости.
– Мистер Гэтсби – мистер Бьюкенен.
Они подали друг другу руки, и у Гэтсби вдруг сделался натянутый, непривычно смущенный вид.
– Как ты вообще живешь? – допытывался Том. – И что тебя занесло в такую даль?
– Мы здесь завтракали с мистером Гэтсби.
Я оглянулся, но мистера Гэтсби и след простыл.
– Как-то раз, в октябре девятьсот семнадцатого года… (рассказывала мне несколько часов спустя Джордан Бейкер, сидя отменно прямо на стуле с прямою спинкой в саду-ресторане при отеле «Плаза»)… я шла по луисвиллской улице, то и дело сходя с тротуара на газон. Мне больше нравилось шагать по газону, потому что на мне были английские туфли с резиновыми шипами на подошве, которые вдавливались в мягкий грунт. На мне была также новая клетчатая юбка в складку, ветер раздувал ее, и каждый раз, когда это случалось, красно-бело-синие флаги на фасадах вытягивались торчком и неодобрительно цокали.
Самый большой флаг и самый широкий газон были у дома, где жила Дэзи Фэй. Ей тогда было восемнадцать, на два года больше, чем мне, и ни одна девушка во всем Луисвилле не пользовалась таким успехом. Она носила белые платья, у нее был свой маленький белый двухместный автомобиль, и целый день в ее доме звонил телефон, и молодые офицеры из Кэмп-Тэйлор взволнованно домогались чести провести с нею вечер: «Ну хоть бы один часок!»