Гилельса «обласкали» после его конкурсных побед еще и потому, что он понравился самому Сталину, – отсюда приглашения на дипломатические мероприятия, правительственные концерты и проч. Особое отношение диктатора к кому-либо выглядит сегодня в нашем восприятии как чудовищное клеймо: вот, вот она – «советскость» Гилельса, его идеологическая твердокаменность! Шостаковича при Сталине травили еще до войны, в 1948 г. шельмовали вместе с Шостаковичем и Прокофьева, других лучших музыкантов эпохи; Г.Г. Нейгауза в 1941 г. арестовали и долго держали на Лубянке – а Гилельса Сталин демонстративно выделял, говорил: «Гилельс – это наше золото»27!
На самом деле мнения Гилельса о Сталине и советской идеологии никто не спрашивал. Надо было – и он ехал по вызову к диктатору в Кремль или еще куда-либо, как ездили и В.В. Софроницкий, и И.С. Козловский, и другие великие советские артисты. Г.Б. Гордон, общавшийся впоследствии с Эмилем Григорьевичем, рассказывал с его слов, какого чудовищного напряжения стоили музыкантам эти «приглашения», после каждого из которых вполне можно было не вернуться домой…
В теме «особой любви» к Гилельсу Сталина напрашивается одна ассоциация. Известно, что Сталин из пианистов, помимо Гилельса, выделял Софроницкого, хотя и не столь явно (так и хочется заметить, что вкус тиран имел неплохой). Софроницкий был «красив, как юный Аполлон» (по выражению Г.Г. Нейгауза); в его игре подспудно ощущалось мистическое, «неземное» начало.
В литературе о Сталине уже отмечалось, что вождь отличался необъяснимой снисходительностью к М.А. Булгакову: предполагают, что бывший семинарист в глубине своей темной души боялся «сверхъестественного», с которым был «накоротке» Михаил Афанасьевич; можно предположить, что недалеко от этого находился и Владимир Владимирович. Во всяком случае, Софроницкий был едва ли не единственным, кто в послевоенные годы осмеливался иногда отказываться ездить по сталинским приглашениям28; никаких последствий это не имело.
В случае с Гилельсом все было наоборот: Сталин явно ощущал себя с ним непринужденно, чему причиной вполне могла служить внешность великого пианиста. Как известно, вождь был низкорослым и рыжеватым, что его мучило, судя по тому, как ретушировали его портреты и подставляли возвышение на трибунах. Гилельс тоже был невысок, волосы имел не просто рыжие, а огненно-рыжие (позднее американцы восхищенно прозвали его «Рыжим Дьяволом»), и в молодости, скорее, некрасив. Это потом, когда на его удивительном лице постепенно отражался все более ввысь уходящий богатейший дух, когда в нем буквально стала проступать гениально сыгранная им музыка, Гилельс становился все красивее – на фотографиях уже среднего возраста лицо его исполнено «странной и дикой красоты», как написал один иностранный рецензент29, а в возрасте за пятьдесят Гилельс просто прекрасен.
Но в то время, когда его знал Сталин, ничто не могло вызвать в диктаторе ревности; напротив, Гилельс имел лицо простовато-мужественное, не отмеченное чертами аристократизма. Сейчас мы видим в его лице на фотографиях 1930-х гг. не «простоватость», а простоту и чистоту – отражение гениальной простоты его интерпретаций и чистоты его души. Тогда же это могло ассоциироваться с рабоче-крестьянским идеалом: ничего изысканного и утонченного, и Сталину подобное должно было импонировать.
Подобные причины смешанного идеологически-фрейдистского толка вполне могли играть существенную роль в отношении вождя к Гилельсу. Это особое отношение Гилельс использовал в «личных» целях только один раз – для спасения из тюрьмы Г.Г. Нейгауза.
Как известно, Г.Г. Нейгауз был арестован и помещен на Лубянку в ноябре 1941 года: он не эвакуировался из-за больной тещи и был обвинен в том, что намеренно дожидается прихода немцев30. Ему, учитывая немецкую фамилию и то, что его родная сестра Н.Г. Нейгауз жила в Германии, реально грозил расстрел. Однако спустя восемь с половиной месяцев его выпустили из тюрьмы, привезли в Свердловск и разрешили работать в консерватории.