Царь Борис велел стражам покинуть храм. Иов же удалил священника, и они остались втроём. Князь Фёдор опустился на колени, помолился и встал, продолжая креститься, заговорил:
— Пред ликом Отца Всевышнего скажу только правду и ни слова лжи. Коренья на моём дворе подмётные. И никто из рода Романовых никогда не мыслил отравить кого-либо зельем. Но ты, государь-батюшка, волен винить нас в другом. — Голос князя Фёдора звучал чисто, звонко и легко возносился под купол храма. — Род Романовых, и тебе это ведомо, имеет прав на царский престол больше, чем род Годуновых. И после кончины царя Фёдора кому-то из Романовых надлежало встать у кормила державы. Но ты, государь, обошёл нас. Да всё благодаря патриарху Иову, который оценил твой ум выше моего ума. Не отрицаю, святейший прав. Но твой век, государь-батюшка, недолог. — Князь Фёдор не спускал глаз с царя Бориса и говорил ему ту правду, от которой душа его стала леденеть. — Мне ведомо, что написано на скрижалях твоей судьбы. Тебе дано царствовать семь лет — ты сие знаешь, — а что надвинется за гранью, ведомо токмо Всевышнему. И потому, пока жив хотя бы один отпрыск рода Романовых, мы лелеем надежду встать на троне святой Руси. На том целую крест. — И князь Фёдор поцеловал поднятый Иовом крест.
Царь Борис побледнел как полотно. На его лице выступил пот Он готов был узнать какую угодно правду, но только не эту. Был день, когда он воскликнул перед ведунами, что будет рад надеть корону хотя бы на семь дней. Они же щедро подарили ему семь лет И вот уже половина отведённого судьбой срока миновала. И страх неведомого, скорее всего ужасного, угнетал царя Бориса с каждым днём сильнее. И чтобы найти выход из заколдованного круга и забыться, он всё больше скатывался на путь тирании. И всё повторялось так, как было в последние годы жизни царя Ивана Грозного. Царь Борис преследовал всех, кто даже в самом малом выражал свои мысли против него. Для этого он и завёл целую армию шпионов, доносчиков, клеветников, поставил над народом городовых, набрал сотни палачей. «Борис совсем обезумел, хотел знать домашние помыслы, читать в сердцах и хозяйничать в чужой совести», — сказывали очевидцы.
Потому-то правда, выраженная князем Фёдором Романовым пред алтарём храма, оказалась для царя Бориса страшнее пытки, на кою он думал обречь своего недруга. Терпение царя иссякло, и он крикнул в припадке гнева:
— Досталь! Нет у тебя никаких прав. Волею Всевышнего я лишаю тебя и всех твоих сродников всего земного! Эй, стражи, — повернувшись к вратам храма, крикнул царь Борис, — взять его! Отведите сей же миг на правёж моим повелением!
Стражи подбежали к князю. Но в это мгновение проявил свою волю патриарх. Он встал перед Фёдором и защитил его.
— Изыдьте, досужие. — И повернулся к царю: — А ты, государь-батюшка, не чини суда неправедного и не поминай имени Господа Бога всуе, да будешь пребывать под его десницей.
Царь Борис и на патриарха замахнулся. Да увидев его суровый взгляд и каменную твёрдость в лице, и крест, который святейший поднял против него, словно отгонял беса, государь дрогнул и отступил. Он молча покинул храм, и в голове у него билась одна короткая мысль: «Я одинок! Я всеми покинут!»
Стражи взяли князя Фёдора за руки и повели из храма. Патриарх Иов тихо шёл следом. К нему подошёл услужитель архидиакон Николай и взял его под руку. Святейший думал в эти минуты о том, что настало время призвать Боярскую думу и архиереев к тому, чтобы они взяли судьбу Романовых в свои руки.
Глава вторая
Ведуны
Близился второй год нового, семнадцатого столетия. Страх, который довлел над россиянами в конце прошедшего века, рождённый предсказаниями о великом Божьем гневе, уже развеялся. Конец света, как предвещали колдуны и ведьмы на площадях и папертях соборов и церквей, не наступил. И жизнь, постепенно одолевая страх последних лет, входила в свою колею. Но москвитян волновало всю весну и лето не только то, что их миновал гнев Божий, а страсти, которые разгорелись вокруг известного всей Москве рода Романовых.
Вот уже несколько месяцев дьяки Разбойного приказа строчили обвинения на братьев Никитичей в злочинстве против государя. А конца сему следствию не было видно. Москвитяне жалели Романовых. Возле их палат на Варварке ежедень собирались толпы горожан, судили и рядили на все голоса. И все надеялись, что царь Борис снимет наконец опалу с Романовых, выпустит их на свободу, а с ними и четверть Москвы сродников. Это была шутка, но горькая, по тюрьмам и правда томились в эту пору тысячи россиян. Ждали возвращения милосердных князей и сотни нищих, бездомных. У их ворот бедолаги часто находили короба с горячими и вкусными пирогами с потрохами и капустой. Сколько их, нищих, неимущих приходило утолить голод к княжеским воротам.