— Правильно, — подтвердила яга. — Шкуру поменял, хвостатый, — не иначе, — услыхал он.
— Оп! — изумился Иван и стал думать осторожнее, как того и требовал хитрый план.
Про то он не раз читал в старых книжках. Прежде, ну, в древности этой, букам не положено было врать. Раз прописано пером — значит, прописано, и не вырубить топором, не переиначить.
Сорвав кафтан и рубаху с потного от возбуждения тела, он принялся за поиски…
Шкурка нашлась сразу. Иван понюхал её — знакомо пахло тиной и болотом. Так и есть!
Чем премудрее жена — тем неряшливей.
Уронив второпях тяжёлую заслонку на ногу, Иван выругался. Но просветленный и довольный своей идеей, приплясывая на одной, уцелевшей ступне, он таки развёл огонь. Дрова весело потрескивали.
Потом Иван скомкал лягушачью кожу и швырнул её в это самое пламя, предвкушая исход. Вот она, свобода!
— Так-так, опыты, значит, ставим! — услыхал Иван за спиной насмешливый голос своей «ненаглядной».
— Сейчас! Сейчас! — повторил царевич, весь дрожа, и шевельнул раскаленные угли кочергой.
— Не старайся, касатик! — услышал он второй голос и обернулся.
Василиса стояла, рыжая чертовка, уперев руки в бока и укоризненно качала головой. За ней показалась яга с неизменными семечками.
— У нас ить веников не вяжуть! — продолжила тёща. — Не волнуйся, дочка!
Иван непонимающе уставился на ягу, потом его словно осенило, он побледнел, как мертвец, и глянул в печь.
— Огнеупорная! — прошептал Иван, холодея.
— Несгораемая, — поправила его жена. — Я ж всё-таки Премудрой зовусь, сокровище ты моё!
Страшилка кота Баюна, или Почему на Руси перевелись богатыри
В стары годы, во времена старопрежние и древние, в русском царстве, православном государстве, на кипучей Ладоге жил-был старик со сестрою, да внучатым племянником. Из каких краёв, из каких мест тот старик — никому не ведомо. Только звали его Севом, и внука его кликали Славою. Был тот Всеслав, быть может, твоим пращуром, но колена считать — дня не хватит. Да и речь пойдёт не о том у нас.
Стар был Сев, и сестра его стара. Недалёк был Сев, и сестра его проста. Срок истёк — умерла она. Вот уж и старику пора на покой. Разменял он давно осьмой десяток и зовёт к себе внука любимого:
— Мне и деду твоему ещё волхвы заповедовали, землю родную Старгородскую от недруга беречь. И хранили мы её пуще глаз своих, да не сберегли. А отец твой, пока жив был, моему наказу следовал. Сторожил он пределы Новагорода… Ужели посрамишь ты древний наш завет? Убоишься злого ворога?
— Не посрамлю, дед! Говори — всё сделаю!
— Чую, смерть пришла. Но глаза мои незрячие много видят, что невидимо. Из-за дальних морей, из Дон-реки, из великих степей песчаных вновь беда грядёт на Русь неминучая. То ловцы, да не половцы! Степняки идут лютые… Собирайся ты в славный град Ростов ко дружине Александра Поповича. Я учил тебя всему, что сам знал, чем владел и чему научился у врагов. Послужи ты делу русскому, не ославь воспитателя.
Опечалился Всеслав, закручинился. Говорит он тогда, пригорюнившись:
— Я б сейчас со двора, только нет коня, скакуна у меня богатырского. Мне достался меч, но доспеха нет, — засмеют ведь кичливые суздальцы. Экий лапотник, деревенщина набивается к нам в сотоварищи. То-то будет языкастым потеха, а мне будет срам и презрение.
— Это верно, Всеслав, — отвечает дед. — Да беда твоя поправима. В самый смертный час на исходе дня жду я гостя. Не пройдёт он мимо. И закрыв глаза, поведёт меня к камню белому и горючему. Ты за Водчим вслед, не боясь, ступай — и коня, и доспех добудешь.
— Что я, нехристь какой? — удивился внук, но ослушаться не посмел.
И всё сбылось, как старый дед вещал. Чуть испустил он дух — в горнице повеяло ночью. Открылась дверь, и на миг увидел Всеслав самого Великого Водчего. Его жезл замкнул мёртвые очи старика, и словно кем-то ведомый, вдруг встал дед, да зашагал вон из дома. Он всё шёл, не приминая траву, а Всеслав ловил его след, вспыхивающий крохотными светлячками и гаснущий во тьме. Долго ли, коротко ли шли — потерял молодец тропу заветную. Огляделся — лес кругом стоит — неба не видать. Заплутал. И уж сам не рад, что послушал старца, но слово привык держать.
Много ли, мало ли так бродил он по лесу древнему да глухому, непроходимому, только чу… Глядит, замаячил свет… Выходит Всеслав на поляну и видит — стоит избушка на курьих ножках, перед ней двенадцать столбов. Те столпы головами венчаны, золочёными, бородатыми.