случилось, что вы, с такими представлениями об искусстве, могли создать
подобные скульптуры?
Резчик улыбнулся, но ничего не ответил. Копли снова вернулся к
деревянным статуям, понимая, что столь редкое в обыкновенном ремесленнике
сознание несовершенства своего мастерства свидетельствует о наличии таланта, следы которого он, быть может, проглядел. Но нет, ни в чем нельзя было найти
ни малейшего намека на него. Копли готов был уже удалиться, как взгляд его
случайно упал на неоконченную фигуру, лежавшую в углу мастерской в груде
дубовых щепок.
- Что это такое? Кто сделал ее? - вырвалось у него спустя некоторое
время, в течение которого он в немом изумлении глядел на статую. - Вот он, этот божественный, дарующий жизнь штрих! Чья вдохновенная рука призвала этот
кусок дерева восстать и жить? Кто создал эту статую?
- Никто, - ответил Драун, - она заключена в этом куске дерева, и мой
долг - освободить ее.
- Драун, - воскликнул художник, сжимая руку резчика, - вы гений!
На пороге, уже собираясь покинуть мастерскую, Копли обернулся и увидел
Драуна, который, наклонясь над неоконченной статуей, простирал к ней руки, как будто хотел заключить ее в свои объятия и прижать к сердцу. Лицо его
выражало столько страсти, что, будь чудо возможным, она одна могла бы
вдохнуть тепло и жизнь в этот кусок дерева.
“Нет, это невероятно! - подумал художник. - Кому бы пришло в голову, что в ремесленнике-янки скрывается новый Пигмалион!”
В то время внешний облик скульптуры обрисовывался так же смутно, как
очертания облаков в лучах заходящего солнца, и зритель скорее угадывал, нежели видел, подлинный замысел художника. Однако день ото дня работа
приобретала все большую законченность, и из неправильных и туманных
очертаний рождались грация и красота. Вскоре общий замысел художника стал
очевидным даже для обыкновенного зрителя. Это была фигура женщины в платье
иностранного покроя, лиф которого был стянут на груди лентами. Из-под подола
открывалось нечто вроде нижней юбки, складки которой были необыкновенно
верно переданы в дереве. На голове у нее была шляпа редкого изящества, украшенная цветами, какие никогда не произрастали на грубой почве Новой
Англии. При всем своем почти фантастическом неправдоподобии они выглядели
столь живыми, что даже самое богатое воображение не могло бы создать их, не
подражая какому-либо существующему в действительности образцу. Платье
дополнялось несколькими безделушками: веером, серьгами, часами на золотой
цепочке вокруг шеи и, наконец, перстнем на пальце - предметами, воспроизведение которых считалось недостойным искусства. Однако здесь они
были так же уместны, как на очаровательной женщине, с тонким вкусом
подбирающей украшения, и потому могли оскорбить взгляд лишь человека, чье
представление о прекрасном отравлено мертвыми канонами искусства. Лицо ее
было по-прежнему несовершенным, но с каждым ударом волшебного резца оно
становилось все осмысленнее и наконец озарилось каким-то внутренним светом и
ожило. Это было прекрасное, хотя и не отличавшееся правильными чертами лицо, чуть-чуть высокомерное, но с таким задорным выражением глаз и губ, какое
менее всего поддается передаче в дереве. И вот скульптура была закончена.
- Драун, - сказал Копли, ежедневно посещавший мастерскую резчика, -
будь эта статуя выполнена в мраморе, она в один день прославила бы вас.
Более того, я почти уверен, она составила бы эпоху в истории искусства. Она
идеальна, как античная статуя, и вместе с тем так же реальна, как любая
прелестная женщина, которую мы встречаем на улице или в гостиной. Но, надеюсь, вы не собираетесь совершить святотатство, раскрасив ее так же, как
всех этих королей и адмиралов?
- Не раскрасить ее? - вскричал капитан Ханнеуэлл, бывший свидетелем
этого разговора. - Не раскрасить фигуру для носа “Полярной звезды”? Хорошо
же я буду выглядеть в иностранных портах с простым куском дуба, торчащим на
носу моего корабля! Она должна быть и будет раскрашена как живая, начиная с
цветка на ее шляпке и кончая серебряными пряжками ее туфелек!
- Мистер Копли, - спокойно заметил Драун, - я ничего не понимаю в
мраморных статуях и не знаю, каким правилам следуют скульпторы, но об этом
деревянном изображении, созданном моими руками, сокровище моего сердца… -
В этом месте голос его странно задрожал и прервался. - О нем… О ней… мне
кажется, я знаю то, что неизвестно другим. В то время, как я работал над
этим куском дерева, что-то словно пробудилось в моей душе, и я вложил в него
все свои силы, всю душу и веру. Пускай другие делают с мрамором все, что
хотят, и избирают какие им угодно законы. Если я смогу достичь желаемого, раскрасив дерево, эти законы не для меня, и я имею право пренебречь ими.
- Истинный дух гения, - пробормотал Копли, - иначе как бы мог он
считать себя вправе попирать законы ваяния и заставить меня устыдиться того, что я на них ссылаюсь?
Он внимательно оглядел Драуна, и его вновь поразило в лице резчика то
особое выражение человеческой любви, которая, если понимать ее в духовном
смысле, и объясняла как показалось художнику, тайну той жизни, которую Драун
вдохнул в кусок дерева. Между тем резчик, продолжавший хранить в секрете
свою работу над загадочным изображением, принялся раскрашивать одежду
приличествующими красками, а лицо - положенным ему от природы красным и
белым. Когда все было закончено, он открыл двери своей мастерской, и жители
Бостона смогли наконец увидеть то, что было им создано. Многие из
посетителей, переступив порог мастерской, снимали шляпы и оказывали прочие
подобающие знаки почтения богато одетой, прекрасной молодой леди, которая
почему-то стояла в углу мастерской посреди разбросанных у ее ног дубовых
щепок и стружек. Затем их охватывал страх, ибо быть одновременно живым и
неживым могло только сверхъестественное существо. Действительно, в выражении
ее лица было нечто неуловимое, невольно заставлявшее каждого задавать себе
вопрос - кто эта женщина, родившаяся из дуба, откуда и зачем явилась она
сюда? Невиданные роскошные цветы Эдема на ее голове, цвет лица, ослепительная белизна и нежный румянец которого затмевали местных красавиц, чужеземный и необычный наряд, однако не настолько фантастический, чтобы
нельзя было появиться в нем на улице; искусная вышивка на юбке; широкая
золотая цепочка вокруг шеи; редкостный перстень на руке; веер ажурной
работы, расписанный под черное дерево и жемчуг, - где мог Драун, обычно
такой трезвый в своем ремесле, встретить это видение и с таким
непревзойденным мастерством воплотить его в дереве? А ее лицо! В темных
глазах и уголках чувственного рта притаилась улыбка - смесь кокетливой
гордости и задорной насмешки, заставившей Копли предположить, что
изображение как бы наслаждалось растерянностью и восхищением своих зрителей.
- Неужели вы позволите, - сказал он резчику, - чтобы этот шедевр стал
носовым украшением корабля? Отдайте этому честному капитану вон ту фигуру
Британии - она ему куда больше подходит, и пошлите вашу королеву фей в
Англию. Я уверен, что она принесет вам не менее тысячи фунтов.
- Я работал над ней не ради денег, - ответил Драун.
“Что за странный человек этот резчик, - подумал Копли. - Янки, а
упускает возможность составить себе состояние! Он, верно, сошел с ума. Вот
откуда у него эти проблески гения!”
Нашлись и другие доказательства безумия Драуна. Видели, как он стоял на
коленях перед деревянной леди, со страстным обожанием устремив взгляд на
лицо, созданное его собственными руками. Ханжи того времени утверждали, что