мне ли первому из носящих имя Браун вступать на этот путь и заводить…
- ..подобные знакомства, хотел ты сказать, - вставил старший путник, истолковывая таким образом его минутное замешательство. - Хорошо сказано, молодой Браун! Ни с кем из пуритан не водил я такой дружбы, как с вашим
семейством; это что-нибудь да значит. Я помогал твоему деду, констеблю, когда он плетьми гнал квакершу по улицам Салема; и не кто иной, как я, подал
твоему отцу сосновую головню из собственного моего очага, которой он поджег
индейский поселок во время войны с королем Филиппом. Оба они были мои добрые
друзья; и не раз мы с ними, совершив приятную прогулку по этой самой дороге, весело возвращались после полуночи домой. В память их я и с тобой рад
подружиться.
- Если то, что ты говоришь, правда, - возразил молодой Браун, -
удивляюсь, отчего они никогда не поминали ни о чем подобном; впрочем, удивляться тут нечему, ибо, если б только прошел об этом слух, им бы не
видать больше Новой Англии. Мы тут люди богомольные, примерного поведения, и
не потерпели бы подобного нечестия.
- Нечестие это или нет, - сказал путник со змеиным посохом, - а только
я могу похвалиться обширным знакомством здесь, в Новой Англии. Церковные
старосты многих приходов пили со мной вино причастия; олдермены многих
селений избрали меня своим главой, а среди судей и советников большинство -
верные блюстители моей выгоды. Также и губернатор… Однако это уже
государственная тайна.
- Возможно ли! - вскричал молодой Браун. - А впрочем, что мне до
губернатора и советников! У них своя совесть, и они не пример для скромного
землепашца. Но если я пойду с тобой, как мне взглянуть потом в глаза нашему
салемскому священнику, этому святому человеку? Ведь дрожь пробирает меня с
ног до головы, едва я заслышу его голос в день воскресения господня или в
день проповеди.
До сих пор старший путник слушал его слова с должной серьезностью, но
тут им овладел приступ неудержимого веселья и весь он так затрясся от смеха, что, казалось, даже змеиный посох корчится в его руке.
- Ха-ха-ха! - покатывался он снова и снова; потом, немного
успокоившись, вымолвил: - Отлично, друг Браун, продолжай, да только, прошу
тебя, не умори меня со смеху.
- Так вот, чтобы сразу покончить с этим, - сказал молодой Браун с
немалой досадой, - у меня есть жена, которую я люблю. Это разбило бы ее
сердце, а я готов уж лучше разбить свое.
- Ну, когда так, - сказал его собеседник, - ступай своим путем, друг
Браун. Я не хотел бы огорчить Веру даже ради двадцати таких старушонок, как
вон та, что бредет перед нами.
Говоря это, он указал своим посохом на женскую фигуру, двигавшуюся по
той же тропинке, и молодой Браун узнал в ней некую весьма благочестивую и
добродетельную матрону, которая в детстве учила его катехизису и до сих пор
оставалась его советчицей в делах религии и нравственности наряду со
священником и церковным старостой Гукином.
- Удивительно в самом деле, как это тетушка Клойз очутилась одна в
таком глухом месте, да еще в такой поздний час, - сказал молодой Браун. - Но
если вы позволите, друг, я пойду прямиком через лес, покуда мы не обгоним
эту добрую христианку. Ведь она вас не знает; как бы она не стала
расспрашивать, с кем это я беседую и куда направляюсь.
- Пусть будет так, - отвечал его спутник. - Ступай же сам через лес, а
я пойду дальше тропинкой.
Так уговорились; молодой человек свернул в сторону и пошел лесной
чащей, но при этом старался не упустить из виду своего товарища, который
бесшумно шагал по тропинке, покуда расстояние, отделявшее его от старухи, не
уменьшилось до длины дорожного посоха. Она меж тем продолжала свой путь с
удивительной для ее лет быстротой и на ходу не переставала бормотать что-то, должно быть, молитву. Путник протянул посох и тем концом его, где приходился
хвост змеи, дотронулся до морщинистой старушечьей шеи.
- Что за черт! - взвизгнула благочестивая дама.
- Значит, тетушка Клойз признала своего старого друга? - спросил
путник, остановившись перед нею и опершись на свой извивающийся посох.
- Ах, батюшка, да это и в самом деле ваша милость! - вскричала добрая
старушка. - Вы и есть, да еще в образе старого моего куманька, констебля
Брауна, дедушки того молодого дурня, который нынче носит это имя. Поверите
ли, ваша милость, моя метла пропала; должно быть, эта ведьма, тетушка Кори -
петли на нее нет! - стащила ее, а я как раз только что натерлась вся мазью
из настоя дикого сельдерея, лапчатки и волчьего корня…
- …смешанного с просеянной пшеницей и жиром новорожденного младенца, - вставил двойник старого Брауна.
- Ах, ваша милость знает этот рецепт! - воскликнула почтенная особа, подобострастно хихикнув. - Ну вот, приготовившись ехать на сбор и не найдя
своей лошади, я решилась отправиться пешком; говорят, нынче будут посвящать
новичка, славного молодого человека. Но теперь, если ваша милость захочет
предложить мне руку, мы во мгновение ока будем на месте.
- Вот уж это едва ли, - отвечал ее друг. - Рука моя занята, тетушка
Клойз; но если хотите, вот вам мой посох.
С этими словами он бросил свой посох на землю, и, быть может, тот сразу
же ожил, будучи сродни тем жезлам, которыми его обладатель некогда снабдил
египетских магов. Этого чуда, однако, молодому Брауну не пришлось наблюдать.
Он в изумлении поднял глаза к небу, а когда снова опустил их, то не увидел
уже ни тетушки Клойз, ни змеиного посоха; только прежний спутник дожидался
его на тропинке, спокойный и равнодушный, словно ничего не произошло.
- Она учила меня катехизису, - сказал молодой человек, и эти слова были
в его устах полны значения.
Они продолжали свой путь, и старший все уговаривал младшего не
поворачивать назад, а, напротив, прибавить шагу, так искусно подбирая при
этом доводы, что казалось, они не им высказаны, а возникают в мыслях у
самого слушателя. По дороге он отломил большой кленовый сук, чтобы сделать
себе новый посох, и принялся очищать его от сучков и веточек, еще влажных от
вечерней росы. И странно - как только он прикасался к ним пальцами, листья
на них становились сухими и желтыми, словно целую неделю пробыли под палящим
солнцем. Так, широким бодрым шагом подвигаясь вперед, дошли оба путника до
глухого и темного оврага. Но тут вдруг молодой Браун уселся на придорожный
пень и отказался идти дальше.
- Друг, - сказал он с твердостью, - решение мое непреклонно. Больше ты
меня не заставишь сделать ни шагу. Пусть этой глупой старухе угодно было
отправиться к дьяволу, когда я думал, что она на пути к вечному блаженству, - разве это причина, чтобы мне покинуть милую мою Веру и поспешить туда же?
- Скоро ты переменишь свое мнение, - хладнокровно ответил его спутник.
- Посиди тут, отдохни немного; а когда явится у тебя желание продолжать путь
- вот тебе мой посох в подмогу.
Не говоря более ни слова, он бросил к его ногам кленовый сук и так
быстро скрылся из виду, будто растаял в сгущающейся мгле. Молодой человек
еще несколько времени сидел у дороги, весьма довольный собою, думая о том, как завтра со спокойной душой встретит он священника в час его утренней
прогулки и как ему не нужно будет прятать глаза от доброго старосты Гукина.
И как сладко будет ему спаться в ту ночь, которую он начал так дурно, но
окончит теперь тихо и безмятежно в объятиях милой Веры! Среди этих приятных
и похвальных размышлений молодой Браун заслышал вдруг конский топот и, помня
о нечестивом замысле, приведшем его на эту дорогу, хоть и столь счастливо
отвергнутом ныне, счел благоразумным укрыться в лесной чаще.