передней, направо от которой открывается зал, теперь служащий баром. По всей
вероятности, именно в этом зале происходили в старину парадные
губернаторские приемы, обставлявшиеся с вице-королевской пышностью; здесь
губернатор, окруженный офицерами, советниками, судьями и другими слугами
короны, встречал толпу верноподданных, спешившую оказать им всем должные
почести. Впрочем, сейчас вид у этого помещения такой, что по нему трудно
даже судить о былом великолепии. Дубовые панели стен замазаны краской
какого-то грязного цвета, и все кажется еще мрачнее оттого, что на
Губернаторском доме постоянно лежит тень кирпичной громады, отгородившей его
от Вашингтон-стрит. Солнечный луч никогда не заглядывает теперь в окна
парадного зала, как не озаряют его праздничные факелы, погашенные
революцией. Самый величественный и живописный предмет здесь - это камин, выложенный голландскими изразцами, на которых синим по белому изображены
сцены из священного писания; быть может, когда-нибудь супруга Паунолла или
Бернарда сиживала перед этим камином со своими детьми и рассказывала им
истории, запечатленные в рисунках каждого такого сине-белого изразца. Вдоль
одной стены зала тянется вполне современная стойка, сплошь заставленная
графинами, бутылками, ящиками сигар и корзинками, в которых лежат лимоны, а
также снабженная пивным насосом и резервуаром для содовой воды.
Войдя, я тотчас заметил пожилого джентльмена, который пил, причмокивая
губами с удовольствием, сразу внушившим мне уверенность, что в погребах
Губернаторского дома по-прежнему водятся добрые вина, хотя, без сомнения, уже не те, которыми услаждали свой вкус губернаторы былых времен. После
стакана порт-сангари, приготовленного умелыми руками мистера Томаса Уэйта из
портвейна и пряностей, я обратился к этому достойному преемнику и наместнику
стольких прославленных лиц с просьбой провести меня по всем покоям их былой
резиденции. Он охотно согласился, но, признаюсь, немало усилий воображения
потребовалось мне, чтобы усмотреть что-либо интересное в доме, который, если
позабыть с его историческом прошлом, представляет собой обыкновенную
гостиницу, в каких любят проживать одинокие горожане и заезжие провинциалы
со старомодными привычками. Внутренние помещения, некогда, должно быть, просторные и величественные, теперь разгорожены на тесные каморки, в каждой
из которых с трудом помещаются узкая кровать, стул и туалетный столик. Но
вот главная лестница без преувеличения может быть названа образцом парадной
пышности. Расположена она посередине дома и широкими маршами, заканчивающимися каждый квадратной площадкой, восходит до самой башни. По
всей ее длине снизу доверху тянутся резные перила с балясинами самой
мудреной и причудливой формы; в нижних этажах перила свежевыкрашены, но чем
выше, тем они выглядят более запущенными. Не один губернатор прежних лет, в
высоких военных сапогах или шаркая мягкими туфлями подагрика, поднимался по
этим пологим ступеням на башню, откуда так хорошо можно было обозреть
столицу штата и все ее окрестности. Башня эта представляет собой
восьмигранник с несколькими окнами и дверью, выходящей на крышу. Отсюда, быть может, говорил я себе, Гэйдж наблюдал действия своих войск в день
злополучной победы при Банкер-хилле (если только одна из вершин тригорья не
мешала ему), а Хоу следил за приближением армии Вашингтона, шедшей на осаду
Бостона; впрочем, теперь перспективу со всех сторон загораживают выстроенные
за это время дома, и единственное, что еще видно из окон башни, - это
колокольня Старой Южной церкви, до которой, кажется, рукой подать. Спускаясь
сверху, я задержался, чтобы полюбоваться внушительными дубовыми стропилами, куда более массивными, чем те, на которых покоятся крыши современных домов; они напоминают костяк какого-то гигантского допотопного животного. Кладка
стен, возведенных из привозного голландского кирпича, и все балки сохраняют
свою прочность и поныне, но полы прогнили и внутренняя отделка настолько
разрушилась, что возникла мысль выпотрошить все здание и построить в старых
стенах совершенно новый дом. К числу прочих неудобств, о которых упоминал
мой проводник, относилось то обстоятельство, что при каждом неосторожном
шаге или движении в верхнем этаже на головы обитателей нижнего сыпалась с
потолка пыль веков.
Через широкую стеклянную дверь мы вышли на балкон, с которого некогда
представители королевской власти показывались, должно быть, верноподданному
населению, благосклонно кивая головой, когда народ бросал вверх шляпы и
кричал “ура”. В те дни фасад Губернаторского дома выходил прямо на улицу, и
все пространство, занятое теперь торговыми помещениями, равно как и нынешний
двор перед гостиницей, обнесено было кованой чугунной оградой, внутри
которой зеленел газон и росли тенистые деревья. Но теперь старинный
аристократический особняк прячет свое увядшее лицо за спиной современного
дома-выскочки; я заприметил в окнах этого дома хорошеньких швеек, которые, сочетая работу со смехом и болтовней, то и дело без всякой робости
поглядывали на балкон, где мы стояли. Спустившись вниз, мы снова вошли в
бар, и я увидел, что пожилой джентльмен, упомянутый выше, - тот, чье
причмокиванье так красноречиво свидетельствовало о достоинствах винного
погреба мистера Уэйта, - все еще сидит, развалясь, в своем кресле. Как
видно, он тут был если не постояльцем, то по крайней мере завсегдатаем, одним из тех, кто пользуется у хозяина кредитом, за кем закреплено обычаем
место у открытого окна летом и у камина - зимою. Предположив в нем человека
общительного, я обратился к нему с замечанием, рассчитанным на то, чтобы
побудить его пуститься в воспоминания о старине, если ему есть что
вспомнить; и, к моему удовольствию, оказалось, что почтенный джентльмен в
самом деле знает немало любопытных историй, связанных с Губернаторским
домом, - историй, в которых переплелись быль и легенда. Из всего, что я от
него услышал, меня особенно заинтересовало содержание нижеследующего
рассказа. По словам моего собеседника, рассказ этот дошел до него от
человека, отец которого сам был очевидцем событий. Едва ли можно
сомневаться, что с течением времени и с каждым новым пересказом к истинной
сути дела прибавлялось кое-что новое, а потому, не будучи убежден в
достоверной точности слышанного, я не счел зазорным внести и от себя
кое-какие изменения на пользу и к удовольствию моих читателей.
Уже в последние дни осады Бостона на одном из празднеств в
Губернаторском доме случилось странное происшествие, которому так и не
удалось подыскать разумное объяснение. Офицеры британской армии и те из
окрестных помещиков, которые остались верны короне и теперь собрались в
Бостоне, были приглашены на бал-маскарад - чем грозней становилась опасность
и чем безнадежней казалось положение осажденного города, тем больше
заботился сэр Уильям Хоу о том, чтобы прятать уныние и тревогу под личиной
показного веселья. И никогда еще, если верить старейшим из тех, кто
составлял избранный круг местного общества, стены Губернаторского дома не
видели столь пышного и нарядного зрелища, как в этот вечер. По ярко
освещенным залам двигались фигуры, которые словно бы сошли с потемневших от
времени полотен старинной портретной галереи, или спорхнули с волшебных
страниц рыцарского романа, или, наконец, не переменив костюма, явились сюда
прямо с подмостков какого-нибудь лондонского театра. Закованные в сталь
рыцари Вильгельма Завоевателя, бородатые елизаветинские вельможи и