это товарищество вскоре распалось из-за внутреннего несоответствия его
составных частей. С тех пор Джон Браун, обладавший как раз теми качествами, которые присущи тысячам других Джонов Браунов, и благодаря упорству, которое
всем им свойственно, блестяще преуспел и сделался одним из самых богатых
Джонов Браунов на земле. Наоборот, Питер Голдтуэйт, после крушения
бесчисленных планов, которые должны были собрать в его сундуки бумажные
деньги и звонкую монету страны, стал таким же нищим, как любой бедняк с
заплатами на локтях. Разницу между ним и его прежним компаньоном можно
определить кратко, и состояла она в том, что Браун никогда не полагался на
удачу, но она всегда ему сопутствовала, а Питер считал удачу главным
условием выполнения своих проектов, но она постоянно изменяла ему. Пока у
него оставались средства, спекуляции его были великолепны, но в последние
годы они ограничивались такими незначительными делами, как игра в лотерее.
Однажды он отправился в золотоискательскую экспедицию куда-то на юг и с
поразительной изобретательностью умудрился там опустошить свои карманы более
основательно, чем когда-либо прежде, в то время как остальные участники
экспедиции полными пригоршнями набивали карманы золотыми слитками. Несколько
позже он истратил наследство в тысячу или две долларов на покупку
мексиканских акций и сделался благодаря этому владельцем целой провинции; однако эта провинция, насколько Питеру удалось установить, находилась в тех
местах, где он мог бы за те же деньги приобрести целую империю, а именно - в
облаках. По окончании поисков этой ценной недвижимости Питер вернулся в
Новую Англию таким изможденным и обтрепанным, что пугала на кукурузных полях
кивали ему, когда он проходил мимо них. “Их всего лишь трепало на ветру”, -
возражал Питер Голдтуэйт. Нет, Питер, они кивали тебе, ибо пугала узнавали
своего брата.
В то время, к которому относится наш рассказ, всего дохода Голдтуэйта
едва ли хватило бы на уплату налога за старый дом, в котором мы его застаем.
Это был один из тех запущенных, поросших мхом деревянных домов с башенками, которые рассеяны по улицам наших старых городов, с мрачно насупленным вторым
этажом, выступающим над фундаментом и как бы хмурящимся на окружающую его
новизну. Этот старый отчий дом, хотя и бедный, но расположенный в центре
главной улицы города, мог бы принести еще кругленькую сумму, однако
дальновидный Питер имел свои причины не расставаться с ним и не продавать
его ни на аукционе, ни частным образом. Казалось, что-то роковое связывает
его с местом, где он родился, ибо, хотя он часто стоял на грани разорения и
ныне находился именно в таком положении, он не делал шага за эту грань, -
того шага, который бы вынудил его отдать дом своим кредиторам. Здесь он жил, преследуемый неудачами, и здесь он будет жить, пока не придет к нему удача.
Итак, тут, в его кухне - единственном помещении, где огонь очага
разгонял холод ноябрьского вечера, - бедного Питера Голдтуэйта посетил его
прежний богатый компаньон. В конце их беседы Питер, охваченный чувством
унижения, взглянул на свою одежду, которая местами выглядела столь же
древней, как и времена фирмы “Голдтуэйт и Браун”. Верхнее его одеяние
представляло собой род сюртука, страшно выгоревшего и залатанного на локтях
кусками более новой материи; под ним была надета потертая черная куртка, несколько пуговиц которой, обтянутых шелком, были заменены другими, иного
образца; и наконец, хотя на нем и была пара серых панталон, они были очень
потрепаны и местами приобрели коричневый оттенок из-за того, что Питер часто
грел ноги у скудного огня. Внешность Питера вполне соответствовала
нарядности его одежд. Седой и тощий, с ввалившимися глазами, бледными
щеками, он представлял собой законченный образец человека, который до тех
пор питался вздорными проектами и несбыточными мечтами, пока уже не мог ни
поддерживать долее свое существование подобными вредными отбросами, ни
принимать более питательную пищу. Но в то же время Питер Голдтуэйт, этот
свихнувшийся простак, каким он, быть может, и был на самом деле, мог бы
сделать блистательную карьеру в обществе, используй он свою фантазию в
воздушных предприятиях поэзии, вместо того чтобы сделать ее злым демоном
своих коммерческих дел. В конце концов он был неплохим человеком, притом
безобидным, как дитя, и в той мере был честен и благороден и сохранял
врожденное джентльменство, насколько это позволили бы любому беспорядочная
жизнь и стесненные обстоятельства.
Стоя на неровных камнях у своего очага, Питер оглядел жалкую, мрачную
кухню, и глаза его загорелись энтузиазмом, никогда не покидавшим его
надолго. Он поднял руку, сжал кулак и энергично стукнул по закоптелой
каминной доске.
- Час настал, - сказал он. - Имея в своем распоряжении такое сокровище, было бы глупо оставаться и дальше бедняком. Завтра утром я начну с чердака и
не кончу до тех пор, пока не снесу весь дом.
В глубине, в углу около очага, как колдунья в темной пещере, сидела
маленькая старушка, штопавшая одну из двух пар чулок, которые спасали ноги
Питера Голдтуэйта от мороза. Так как чулки были порваны до того, что
заштопать их уже было никак невозможно, она вырезала кусок материи из
негодной фланелевой нижней юбки, чтобы сделать из них новые подошвы. Тэбита
Портер была старой девой, ей было более шестидесяти лет, и из них пятьдесят
пять она просидела в том же углу у очага, ибо ровно столько лет прошло с тех
пор, как дед Питера взял ее а дом из приюта. У нее не было других друзей, кроме Питера, точно так же, как у Питера не было ни одного друга, кроме
Тэбиты. Пока у Питера был кров над головой, Тэбита знала, где ей приклонить
голову, а если бы она оказалась бездомной, она взяла бы своего хозяина за
руку и повела бы его в свой родной дом - в приют. Она любила его настолько, что если бы это когда-нибудь понадобилось, она отдала бы ему свой последний
кусок хлеба и укрыла его своей нижней юбкой. Но Тэбита была старухой со
странностями, и хотя она никогда не заражалась причудами Питера, тем не
менее она настолько привыкла к его чудачествам и безрассудствам, что считала
их чем-то совершенно естественным. Услышав его угрозы снести дом, она
спокойно подняла глаза от работы.
- Лучше кухню оставить напоследок, мистер Питер, - сказала она.
- Чем скорее мы покончим со всем этим, тем лучше, - отвечал Питер
Голдтуэйт. - Мне до смерти надоело жить в этом холодном, темном, продуваемом
ветром, закопченном, скрипящем, стонущем, мрачном старом доме. Я почувствую
себя молодым, когда мы перейдем в мой великолепный кирпичный дом, что
произойдет, если будет угодно небесам, будущей осенью, как раз в это время.
У тебя, старая моя Тэбби, будет комната на солнечной стороне, отделанная и
обставленная самым лучшим образом, по твоему собственному вкусу.
- Мне бы хотелось такую комнату, как эта кухня, - отвечала Тэбита. - Я
не буду себя чувствовать там как дома до тех пор, пока место в углу, у
каминной трубы, не почернеет от дыма так же, как здесь, а этого не случится
и за сто лет. Сколько вы собираетесь потратить на дом, мистер Питер?
- Какое это имеет значение? - надменно воскликнул Питер. - Разве мой
прапрадед, Питер Голдтуэйт, который умер семьдесят лет назад и в честь
которого я назван, не оставил сокровище, достаточное, чтобы построить
двадцать таких домов?
- Этого я не могу сказать, мистер Питер, - заметила Тэбита, продевая
нитку в иголку.
Тэбита прекрасно понимала, что Питер намекает на огромный клад