свой дом и очень часто видел покинутую миссис Уэйкфилд. И после такого
долгого перерыва в своем супружеском счастье - уже после того, как он
считался умершим и его имущество было передано наследникам, когда имя его
было всеми забыто, а жена его уже давным-давно примирилась со своим
преждевременным вдовством, - он в один прекрасный вечер вошел в дверь
совершенно спокойно, точно после однодневной отлучки, и вновь сделался
любящим супругом уже до самой своей смерти.
Это все, что я запомнил из рассказа. Но этот случай, хотя и ни с чем не
сообразный, беспримерный и, вероятно, неповторимый, все же, по-моему, таков, что он вызовет сочувственный интерес у очень многих. Мы великолепно знаем, что никогда не совершили бы такого безумия, и все же подозреваем, что
кто-нибудь другой был бы на него способен. Во всяком случае, мне лично
неоднократно приходилось размышлять над этим происшествием, и я каждый раз
ему удивлялся, чувствуя при этом, что оно обязательно должно быть правдиво, и живо представляя себе характер героя. Когда какая-либо тема так сильно
овладевает вашим воображением, самое правильное - продумать ее до конца.
Если читателю захочется размышлять по этому поводу самому, пусть он это и
делает; если же он предпочитает следовать за мной по пути двадцатилетней
причуды Уэйкфилда, я скажу ему - милости просим. Я уверен, что в этой
истории отыщутся и определенный смысл и мораль - даже если нам их трудно
заметить, - изящно в нее вплетенные и сжато выраженные в последней, заключительной фразе. Раздумье всегда плодотворно, а каждый из ряда вон
выходящий случай таит в себе соответствующее назидание.
Что за человек был Уэйкфилд? Мы можем вообразить его себе каким угодно
и окрестить его именем созданный нами образ. Он уже прошел половину своего
жизненного пути. Его супружеская любовь, никогда не бывшая слишком
пламенной, охладела и превратилась в тихое, привычное чувство. Впрочем, из
всех мужей на свете он, возможно, был бы одним из самых верных, ибо
известная вялость характера не позволила бы ему нарушить покой, в котором
пребывало его сердце. Он был по-своему мыслителем, но не очень деятельным.
Его мозг был постоянно занят долгими и ленивыми размышлениями, которые ни к
чему не приводили, так как для того, чтобы добиться определенных
результатов, ему не хватало упорства. То, о чем он думал, редко обладало
достаточной определенностью, чтобы вылиться в слова. Воображением, в
истинном смысле этого слова, Уэйкфилд особенно одарен не был. Кто мог
предполагать, что, обладая сердцем холодным, хотя отнюдь не развращенным или
непостоянным, и умом, никогда не отличавшимся лихорадочным кипением мысли
или блуждавшим в поисках решений необычных вопросов, наш друг займет одно из
первых мест среди чудаков, прославившихся своими эксцентрическими
поступками? Если бы его знакомых спросили, кого они могли бы назвать в
Лондоне, кто наверняка не совершит сегодня ничего такого, о чем будут
говорить завтра, они бы все подумали об Уэйкфилде. Может быть, только одна
бы его жена поколебалась. Она-то, нисколько не анализируя его характера, отчасти знала о безмятежном эгоизме, постепенно внедрявшемся ржавчиной в его
бездеятельный ум, о своеобразном тщеславии (черте его характера, наиболее
способной внушить опасения), о склонности его хитрить и скрытничать, не
выходившей обычно за пределы утаивания различных пустячных обстоятельств, которые особенно и не заслуживали огласки, и, наконец, о том, что она
называла “некоторыми странностями”, наблюдавшимися порой у этого вполне
порядочного человека. Это последнее свойство нельзя определить, и, возможно, оно вообще не существует.
Давайте представим себе Уэикфилда в тот момент, когда он прощается со
своей женой. Время - сумрачный октябрьский вечер. На нем коричневое пальто, шляпа с клеенчатым верхом, высокие сапоги, в одной руке у него зонтик, в
другой - маленький саквояж. Он предупредил миссис Уэйкфилд, что уедет за
город с ночным дилижансом. Она бы охотно спросила его о длительности его
путешествия, о его цели и о примерном сроке возвращения. Но, снисходя к его
невинной любви к таинственности, она вопрошает его только взглядом. Он
говорит ей, чтобы она его не ждала обязательно с обратным дилижансом, и
советует ей не волноваться, буде он задержится на лишних трое или четверо
суток. Однако, во всяком случае, он просит ее дожидаться его к ужину в
пятницу. Сам Уэйкфилд - и это следует подчеркнуть - не имеет ни малейшего
представления о том, что его ожидает. Он протягивает ей руку, она кладет в
нее свою и принимает его прощальный поцелуй как нечто само собой
разумеющееся, к чему приучили ее десять лет их совместной жизни. И вот
пожилой мистер Уэйкфилд уходит, и в душе у него уже почти созрел замысел
смутить покой своей любезной супруги недельным отсутствием. Дверь за ним
затворяется, но затем приоткрывается вновь, и в образовавшуюся щель миссис
Уэйкфилд успевает разглядеть улыбающееся лицо своего супруга, которое
исчезает в следующее же мгновение. Тогда она не обращает внимания на это
маленькое обстоятельство, считая его несущественным. Но много позже, когда
она уже проживет вдовой больше лет, чем была замужем, улыбка эта вновь и
вновь всплывет, вплетаясь во все ее представления об Уэйкфилде. Она
постоянно думает о нем и разукрашивает эту прощальную улыбку множеством
фантазий, придающих ей странный и даже зловещий оттенок. Так, например, она
видит его в гробу с этой улыбкой, застывшей на бледном лице, а если
вообразит встречу на небесах, то и там его блаженный дух улыбается ей тихо и
загадочно. Порой под впечатлением этой улыбки она начинает думать, что она
не вдова, хотя все кругом давно считают ее мужа умершим.
Но нас, собственно, интересует муж. Мы должны поспешить за ним вдоль
улицы, пока он еще не утратил самостоятельного бытия и не растворился в
шумном потоке лондонской жизни. Потом было бы тщетно его где-либо
разыскивать. Поэтому давайте поспешим за ним, не отступая от него ни на шаг, пока, сделав несколько совершенно излишних поворотов и заставив нас изрядно
попетлять, он не предстанет перед нами весьма уютно устроившимся у камина в
уже ранее упомянутой нами маленькой квартирке. Он теперь находится на
соседней с его собственной улице и достиг цели своего путешествия. Он едва
может поверить своей удаче, что попал сюда незамеченным, вспоминая, что один
раз его задержала толпа в тот момент, когда его осветил уличный фонарь; в
другой раз он как будто слышал чьи-то шаги, которые преследовали его, явственно отличаясь от других бесчисленных шагов вокруг него; и, наконец, ему раз даже как будто послышался вдали чей-то голос, и голос этот звал его
по имени. Несомненно, дюжина каких-то досужих людей следила за ним и
доложила обо всем его жене. Бедный Уэйкфилд! Ты очень плохо представляешь
себе свое собственное ничтожество в этом огромном мире. Ни один смертный, за
исключением меня, не следил за тобой. Спи спокойно, глупец! А если ты
захочешь поступить мудро, вернись завтра же утром домой к доброй миссис
Уэйкфилд и расскажи ей всю правду. Не покидай даже на какую-нибудь неделю
чистой обители ее сердца. Если бы она поверила хотя бы на мгновение, что ты
умер, или пропал, или надолго разлучен с нею, ты бы тут же с горечью
убедился в перемене, произошедшей с твоей верной женой с этого момента и
навсегда. Чрезвычайно опасно разделять пропастью человеческие отношения. Не