письмо, которое мне вручил его превосходительство, узнав, что я сегодня
отправляюсь сюда. Вероятно, в нем содержатся весьма важные известия, ибо
вчера пришел корабль из Англии.
Мистер Уильямс, салемский священник, личность, разумеется, известная
всем зрителям, подошел теперь к месту, где под знаменем своей роты стоял
Эндикотт, и вручил ему послание губернатора. На широкой печати был оттиснут
герб Уинтропа. Эндикотт поспешно развернул письмо и начал читать, и когда он
дошел до конца страницы, его мужественное лицо исказилось от гнева. Кровь
бросилась ему в лицо, так что казалось, оно пылает от внутреннего жара.
Никого бы не удивило, если бы и нагрудник его кирасы раскалился докрасна от
пламени гнева, бушевавшего в груди, которую он прикрывал. Дочитав до конца, он яростно потряс зажатым в руке письмом, так что оно зашуршало столь же
громко, как знамя над его головой.
- О скверных делах тут пишут, мистер Уильямс, - сказал он. - Хуже этого
в Новой Англии еще никогда не бывало. Ты, конечно, знаешь содержание письма?
- Да, разумеется, - отвечал Роджер Уильямс, - ибо губернатор
советовался по этому делу с моими собратьями из духовных лиц в Бостоне, и о
моем мнении тоже спрашивали. И его превосходительство поручил мне просить
тебя от его имени не разглашать эту новость сразу, чтобы не вызвать
возмущения в народе и не дать тем самым королю и архиепископу предлога
выступить против нас.
- Губернатор - мудрый человек, мудрый и притом мягкий и умеренный, -
сказал Эндикотт, мрачно стискивая зубы. - Однако я должен действовать по
собственному разумению. В Новой Англии нет такого мужчины, женщины или
ребенка, которых эта новость не касалась бы самым живейшим образом, и если
голос Эндикотта будет достаточно громким, его услышат мужчины, женщины и
дети. Солдаты, построиться в каре! Эй, добрые люди! Тут есть новость для
всех вас.
Солдаты окружили своего капитана, а он и Роджер Уильямс стояли вместе
под знаменем красного креста, в то время как женщины и старики
проталкивались вперед, а матери поднимали своих детей, чтобы те видели лицо
Эндикотта. Несколько ударов в барабан дали сигнал к молчанию и всеобщему
вниманию.
- Товарищи по оружию, товарищи по изгнанию! - начал Эндикотт, стараясь
сдержать охватившее его волнение. - Во имя чего покинули мы свою родину? Во
имя чего, спрашиваю я, покинули мы зеленые и плодородные поля, дома или, быть может, старые седые храмины, где мы родились и воспитывались, кладбища, где погребены наши предки? Во имя чего прибыли мы сюда и воздвигли наши
собственные надгробные плиты в этих необитаемых местах? Страшен этот край.
Волки и медведи подходят к нашим жилищам на расстояние человеческого голоса.
Туземец подстерегает нас в мрачной тени леса. Упрямые корни деревьев ломают
наши плуги, когда мы пашем землю. Дети наши плачут, прося хлеба, и мы
вынуждены возделывать прибрежные пески, чтобы накормить их. Во имя чего, снова спрошу я вас, разыскали мы эту страну с неблагодарной, бедной почвой и
неприветливым небом? Разве не во имя того, чтобы пользоваться нашими
гражданскими правами? Разве не во имя права свободно служить господу так, как нам велит наша совесть?
- Ты называешь это свободой совести? - прервал его голос со ступенек
молитвенного дома.
Это был голос “самовольного проповедника”. Печальная и спокойная
усмешка мелькнула на кротком лице Роджера Уильямса, но Эндикотт, возбужденный всеми событиями этого дня, с яростью взмахнул мечом в сторону
преступника, - у такого человека, как он, подобный жест выглядел весьма
зловеще.
- Что ты знаешь о совести, ты, мошенник? - воскликнул он. - Я говорил о
свободном служении господу, а не о своевольном осквернении и осмеянии его.
Не прерывай меня, или я велю забить тебе голову и ноги в колодки до
завтрашнего дня. Слушайте меня, друзья, не обращайте внимания на этого
проклятого смутьяна. Как я уже сказал, мы пожертвовали всем и прибыли в
страну, о которой едва ли слышали в Старом Свете, для того чтобы превратить
ее в Новый Свет и в трудах искать путь отсюда на небеса. Но что бы вы
думали? Этот сын шотландского тирана, этот внук папистки и прелюбодейки, шотландки, чья смерть доказала, что золотая корона не всегда спасает голову
помазанника от плахи…
- Не надо так, брат, не надо, - прервал его мистер Уильямс. - Такие
слова не годится произносить даже при закрытых дверях, а тем более на улице.
- Замолчи, Роджер Уильямс! - отвечал Эндикотт высокомерно. - Мой дух
прозорливее твоего в этом деле… Говорю вам, товарищи по изгнанию, что Карл
Английский и архиепископ Кентерберийский Лод, наш злейший гонитель, решили
преследовать нас и здесь. В этом письме сообщают, что они сговариваются
послать сюда генерал-губернатора, коему будет поручено вершить суд и
справедливость в стране. Они собираются также учредить идолопоклоннические
церемонии английской епископальной церкви; так что, когда Лод будет
целовать, как римский кардинал, туфлю папы, он сможет отдать Новую Англию, связанную по рукам и ногам, во власть своего хозяина.
Глубокий вздох слушателей, выражавший чувства гнева, страха и скорби, был ответом на это сообщение.
- Смотрите, братья! - продолжал Эндикотт с еще большей энергией. - Если
этот король и этот архиепископ добьются своего, то мы скоро увидим крест на
шпиле этой молельни, которую мы выстроили, а в ее стенах - высокий алтарь, вокруг которого и днем будут гореть восковые свечи. Мы услышим звон колокола
при освящении святых даров и голоса папистских священников, служащих мессу.
Но подумайте только, христиане, - неужели мы позволим свершиться всем этим
мерзостям, не обнажив меча, без единого выстрела, не пролив ни единой капли
крови, - и все это на самых ступенях церковной кафедры? Нет! Пусть рука ваша
будет тверда и сердце отважно! Здесь мы стоим на собственной нашей земле, которую мы приобрели за свои товары, которую мы завоевали своими мечами, которую мы расчистили своими топорами, которую мы возделали в поте лица
своего, которую мы освятили нашими молитвами господу, приведшему нас сюда!
Кто же сможет поработить нас здесь? Что нам до этого прелата в митре, до
этого короля в короне? Что нам до Англии?
Эндикотт посмотрел на взволнованные лица людей, которым передалось его
настроение, а затем неожиданно повернулся к знаменосцу, стоявшему рядом с
ним.
- Опустите знамя, - сказал он.
Офицер повиновался, и Эндикотт, взмахнув мечом, вонзил его в ткань
знамени и левой рукой вырвал оттуда красный крест. Затем он потряс над
головой изорванным знаменем.
- Гнусный святотатец! - воскликнул, не в силах более сдерживаться, приверженец епископальной церкви, стоявший у позорного столба. - Ты отверг
символ нашей святой веры!
- Измена! Измена! - завопил роялист, закованный в колодки. - Он
надругался над королевским знаменем!
- Перед богом и людьми я готов подтвердить то, что я сделал, - отвечал
Эндикотт. - Барабанщик, играй туш, солдаты и все, кто здесь присутствует, кричите ура в честь знамени Новой Англии. Отныне оно не подвластно ни папе, ни тирану!
Криком торжества народ одобрил один из самых смелых подвигов, увековеченных нашей историей. Да будет имя Эндикотта славно вовеки! Мы
смотрим сквозь мглу веков и узнаем в красном кресте, сорванном со знамени
Новой Англии, первое предзнаменование того освобождения, которое наши отцы
довели до конца, когда кости этого сурового пуританина уже более столетия
покоились в земле.
Перевод И. Исакович