очертания печальной и горькой истины. Человек не должен отрекаться от
братьев своих, даже совершивших тягчайшие злодеяния, ибо если руки его и
чисты, то сердце непременно осквернено мимолетной тенью преступных помыслов.
Пусть же каждый, когда придет его час постучаться у врат рая, помнит, что
никакая видимость безупречной жизни не дает ему права войти туда. Пусть
Покаяние смиренно преклонит колена, тогда Милосердие, стоящее у подножия
трона, выйдет к нему навстречу, иначе златые врата никогда не откроются.
Перевод И. Разумовского и С. Самостреловой
Натаниэль Хоторн. Гибель мистера Хиггинботема
Однажды из Морристауна ехал молодой парень, по ремеслу табачный
торговец. Он только что продал большую партию товара старейшине
морристаунской общины шейкеров и теперь направлялся в городок Паркер Фоллз, что на Сэмон-ривер. Ехал он в небольшой крытой повозке, выкрашенной в
зеленый цвет, на боковых стенках которой изображено было по коробке сигар, а
на задке - индейский вождь с трубкой в руке и золотой табачный лист.
Торговец, сам правивший резвой кобылкой, был молодой человек весьма
приятного нрава и хотя умел блюсти свою выгоду, пользовался неизменным
расположением янки, от которых я не раз слыхал, что уж если быть бритым, так
лучше острой бритвой, чем тупой. Особенно любили его хорошенькие девушки с
берегов Коннектикута, чью благосклонность он умел снискать, щедро угощая их
лучшими образчиками своего товара, так как знал, что сельские красотки Новой
Англии - завзятые курильщицы табака. Ко всему тому, как будет видно из моего
рассказа, торговец был крайне любопытен и даже болтлив, его всегда так и
подзуживало разузнать побольше новостей и поскорее пересказать их другим.
Позавтракав на рассвете в Морристауне, табачный торговец - его звали
Доминикус Пайк - тотчас же тронулся в путь и семь миль проехал глухой лесной
дорогой, не имея иных собеседников, кроме самого себя и своей серой кобылы.
Был уже седьмой час, и он испытывал такую же потребность в утренней порции
сплетен, как городской лавочник - в утренней газете. Случай как будто не
замедлил представиться. Только что он с помощью зажигательного стекла
закурил сигару, как на вершине холма, у подножия которого он остановил свою
зеленую повозку, показался одинокий путник. Покуда тот спускался с холма, Доминикус успел разглядеть, что он несет на плече надетый на палку узелок и
что шаг у него усталый, но решительный. Так едва ли шагал бы человек, начавший свой путь в свежей прохладе утра; скорее можно было заключить, что
он шел всю ночь напролет и ему еще предстоит идти весь день.
- Доброе утро, мистер, - сказал Доминикус, когда путник почти
поравнялся с ним. - Сразу видно хорошего ходока. Что новенького в Паркер
Фоллзе?
Спрошенный торопливо надвинул на глаза широкополую серую шляпу и
отвечал довольно угрюмо, что идет не из Паркер Фоллза, который, впрочем, торговец назвал лишь потому, что сам туда направлялся.
- Нужды нет, - возразил Доминикус Пайк, - послушаем, что новенького
там, откуда вы идете. Мне что Паркер Фоллз, что другое какое место. Были бы
новости, а откуда - не важно,
Видя подобную настойчивость, прохожий - был он на вид, кстати сказать, не из тех, с кем приятно повстречаться один на один в глухом лесу, -
заколебался, то ли отыскивая в памяти какие-нибудь новости, то ли
раздумывая, рассказать ли их. Наконец, ступив на подножку, он стал шептать
Доминикусу на ухо, хотя даже кричи он во все горло, и то ни одна живая душа
не услышала бы его в этой глуши.
- Вот есть одна маленькая новость, - сказал он. - Вчера в восемь часов
вечера мистера Хиггинботема из Кимболтона повесили в его собственном
фруктовом саду ирландец с негром. Они вздернули его на сук груши святого
Михаила, зная, что там его до утра никому не найти.
Сообщив это страшное известие, незнакомец тотчас же вновь пустился в
путь, шагая еще быстрее прежнего, и даже не оглянулся на уговоры Доминикуса
выкурить испанскую сигару и поподробнее рассказать о происшествии. Торговец
свистнул своей кобыле и стал подниматься в гору, размышляя о горестной
судьбе мистера Хиггинботема, который был в числе его клиентов и перебрал у
него немало девятицентовых сигар и скрученного жгутом листового табаку.
Несколько удивило его, как быстро распространилась новость. До Кимболтона
было добрых шестьдесят миль прямого пути; убийство совершилось только в
восемь часов вечера накануне, однако он, Доминикус, узнал об этом уже в семь
утра, в тот самый час, когда, по всей вероятности, близкие бедного мистера
Хиггинботема только что обнаружили его труп, болтающийся на груше святого
Михаила. Чтобы пешком покрыть такое расстояние за столь короткий срок, незнакомец должен был иметь семимильные сапоги.
“Говорят, худая весть без крыльев летит, - подумал Доминикус Пайк. -
Это выходит даже почище железной дороги. Вот бы президенту нанять этого
молодчика в свои личные курьеры”.
Вернее всего было предположить, что незнакомец попросту ошибся на один
день, говоря о совершившемся злодействе; поэтому наш друг без колебаний стал
рассказывать новость во всех встречных харчевнях и мелочных лавках и до
вечера успел повторить ее не менее чем перед двадцатью сборищами потрясенных
слушателей, раздав целую пачку испанских сигар в виде угощения. Повсюду он
оказывался первым вестником случившегося несчастья, и его так осаждали
расспросами, что он не устоял перед искушением заполнить некоторые пробелы в
рассказе и мало-помалу составил вполне связную и правдоподобную историю.
Один раз ему даже представился случай подкрепить свой рассказ свидетельскими
показаниями. Мистер Хиггинботем был купцом, и в одном кабачке, где Доминикус
рассказывал о происшедшем, случился бывший его конторщик, который
подтвердил, что почтенный джентльмен имел обыкновение под вечер возвращаться
из лавки домой через фруктовый сад с дневной выручкой в карманах. Конторщик
не слишком огорчился вестью о гибели мистера Хиггинботема, намекнув -
впрочем, торговец знал это и по личному опыту, - что покойный был
прескверный старикашка, кремень и скряга. Все его состояние должно было
теперь перейти к хорошенькой племяннице, школьной учительнице в Кимболтоне.
Проводя время в рассказах и торговле с пользой для других и с выгодой
для себя, Доминикус так задержался в пути, что решил остановиться на ночлег
в придорожной харчевне, не доезжая миль пять до Паркер Фоллза. После ужина
он уселся у стойки, закурил одну из своих лучших сигар и начал рассказ об
убийстве, который к этому времени обогатился уже столькими подробностями, что понадобилось не менее получаса, чтобы досказать его до конца. В комнате
находилось человек двадцать, и девятнадцать из них принимали каждое слово
торговца за святую истину. Двадцатый же был пожилой фермер, который
незадолго до того приехал верхом в харчевню и сидел теперь в уголке, молча
покуривая трубку. Когда рассказ был окончен, он с вызывающим видом поднялся
на ноги, взял свой стул, поставил его напротив Доминикуса, сел, пристально
взглянул на него и пустил ему прямо в лицо струю такого отвратительного
табачного дыма, какого тому никогда не доводилось нюхать.
- Беретесь ли вы подтвердить под присягой, - спросил он тоном судьи, учиняющего допрос, - что старый сквайр Хиггинботем из Кимболтона был убит
позавчера вечером в своем фруктовом саду и вчера утром найден висящим на
большой груше?
- Я только рассказываю, что сам слышал от других, мистер, - отвечал