Дальше — Кремль, уже опоясанный красными кирпичными стенами, легкие дымки над бесчисленными слободами и деревнями, черные полосы свежей пашни, пригородные монастыри, белеющий на горушке Спас-Андрониковский собор и бесконечная русская равнина, уходящая невысокими холмами в синие леса на самом горизонте.
Но смотреть нужно из-под ладони, только так можно увидеть, оценить и впитать самое главное: простор и волю, что не вмещаются в узкий глазок подзорной трубы.
Не той, первой, слепленной на коленке, а серийного изделия. Хайтек по нынешним временам невдолбенный, два года отлаживали процесс и подбирали форму линз, сейчас делают по штуке в месяц. Могли бы и больше, но так эффективнее по затратам, да и людям попривыкнуть надо: ну явно же без нечистой силы не обошлось, хлоп — и далекое близко! Сорок труб за все время наработали, покамест выдали только в полки самых больших городов, да нескольким воеводам. Ну и мне, в силу служебного положения. Но что характерно — все трубы до единой считаются моим личным имуществом и пользователям выдаются «во временное держание». Мало того, каждую получают под роспись — вещь ценная, и совсем не нужно, чтобы она оказалась в соседних государствах раньше времени. Собственные подзорные трубы есть только у меня, у Димы и, в знак особого благоволения, у Феди Пестрого-Палецкого, чему ужасно завидует Басенок.
Еще оптическая мастерская по моей подсказке занялась очками. То есть о таком полезном девайсе и без меня знали, в Италии их уже лет полтораста делают, но я приказал подобрать линзы для гранильщиков и подкинул идею дужек за уши. С ней, правда, сел в лужу — делать складные нам пока не по силам, слишком мелкие винты, а постоянные из толстой проволоки неудобны. Так что пока у нас нечто вроде летчицких очков — линза, оправа, узкая кожаная маска и ремешок.
Парню из андроновских, кто ныне в оптической мастерской главный, подсказал заняться геометрической оптикой — измерять фокусные расстояния и вообще нарабатывать научную базу. Глядишь, спектр опишет, камеру-обскуру или призматический бинокль изобретет. Про бинокль, кончено, мечты, но с методом проб и ошибок пора понемногу завязывать.
— Вроде едут, — прищурился Волк.
Я повернулся в указанную сторону — точно, у Сетуньского перевоза движуха. Снова поднял подзорную трубу, разглядел вереницу возков и всадников, тянущуюся от Можайской дороги, которую все чаще называли Смоленской. Прапорцы на пиках не оставляли сомнений — тверские! Значит, надо возвращаться в Воробьево для встречи и завтрашнего обручения.
Чин его мы утверждали с Никулой, то есть митрополитом Николаем, и чуть было не перессорились. Он стоял за предписанный солунским архиепископом Симеоном, или же за тот, что выдал киевский митрополит Киприан. Я же требовал делать по народному обычаю — литургических или догматических аргументов у меня не имелось, просто Симеон был греком, а Киприан, несмотря на должность, болгарином и представителем «византийского потока».
И вот тут мы схлестнулись — число ромеев, почуявших, что от крепко взявших за горло османов можно свалить на Русь, понемногу росло. С одной стороны, мы получали образованных людей, которых нам до сих пор жутко не хватало, несмотря на ежегодные выпуски монастырских школ, а вот с другой…
Греки (да и сербы с болгарами) тащили с собой архаичную византийскую традицию, умирающую средневековую письменность с непривычной для русских грамматикой, вычурность и многословие, понемногу отдаляя язык «высокий» от языка разговорного. И ладно бы дело касалось только речи и письма, но они неизбежно волокли обычаи обанкротившегося государства, с его сложнейшим и совершенно не нужным в наших условиях церемониалом, рассчитанные на давно прошедшие времена и совершенно другие условия! Думал я об этом давно, тем более что в историческое время иноземная традиция дважды затоптала отечественную. Своему княжеству я такого не хотел, тем более византийщина несла отчетливый запашок тления и могла надолго отравить едва-едва проклюнувшиеся ростки. Потому я и сворачивал разговор на тему, так сказать, развития самобытной культуры.