Сотни, а то и тысячи человек ныне на Торгу! Продавцы и покупатели из Твери, Можайска, Новгорода, Смоленска, Владимира, Нижнего, Витебска, Устюга… Тезики персидские и ширванские, немцы рижские да ливонские, казанцы и крымцы, изредка генуэзцы-сурожане или залетные поляки… Монахи, коробейники, мастера в поисках найма, коробейники, шиши, юродивые, мытари, доглядчики, нищие, скоморохи — всякого роду-племени и занятия люди.
Каждый вечер и еще раз с самого утра ряды выметали назначаемые в очередь приказчики, да только уже через пару часов снова все замусорено, снова несет капустным варевом, подгнившей кожей, снулой рыбой или еще каким поганым запахом.
Шильники новгородские, девки гулящие, ярыжки княжеские гомонили, орали, спорили до крика, но рук не распускали — велено каждому, кто полезет в драку на Торгу, здесь же и всыпать десяток горячих, а коли нож достанет, то повесить высоко да коротко, не разбираясь.
— Проедемся, — остановил я свиту, и завернул в один из проходов.
Впереди заполошно убирали разложенное на земле: два десятка всадников это вам даже не сто пеших, коню пофигу, куда копыто ставить, да и потверже оно, чем сапог.
Сидельцы и покупатели отходили к стенам, скидывали шапки, кланялись, самые бойкие кричали «По здорову ли, княже!»
Продавали многое — нужные каждодневно мелочи и дорогие ткани на праздничные наряды, что наденут раз десять в жизни, топоры и белое оружие, зерно и сушеные дыни. Бабы торговались за иголки, ленты, чапахи для льна и шерсти, перед нами разворачивали восточные ткани «в огурцах», шелка и сукна, краску и сладости. Целая лавка торговала вязаным — носками, душегреями, шапками с завязками, варежками. Я наклонился с седла, пощупал — вязано ровно, плотно, петелька к петельке, на каждой вещи свой узор выведен… Хэнд мэйд, ручная работа из экологически чистых материалов, в мое время хрен знает, сколько бы стоило, а тут — повседневность.
Десяток лавок торговал железным товаром, от гвоздя до хитрых замков, и железо явно качеством получше, чем в момент моего попадания. Посмотрел устюжский уклад — добрый, но дорогонек пока, отчего твердо и окончательно решил, что пора ставить заводец на Выксе. Муром наш, Городец-Мещерский наш, случись что — мастеров вывезти успеем.
Но очень меня радовало, что «экспортный» товар — мыло, стекло, сукно — находил все больше спроса внутри страны. Даже резной гладкий змеевик-камень продавался, радуя глаз малахитовыми узорами. И это означало, что все больше серебришка не уходит иноземцам за привезенное, а напротив, остается в стране, оживляет оборот, льется налогами в казну. Так-то на Руси много чего интересного делали, но почему-то никто это до товарного производства не развернул, вот и утекали монетка за монеткой от черных людей к купцам, от купцов наших к купцам пришлым. Хреновенькая схема — князья да бояре своего не упустят, а расплачиваться за все низам. А мне нужен капитализм, для чего необходим внутренний спрос, которого без массового благосостояния добиться трудно.
В нос ударил вкуснющий запах свежевыпеченного хлеба.
— А вот пшеничны калачи, только-только из печи, с дужкой, с ручкой, тертые муромские, мятые московские, крупичаты владимирские, в полденги да в деньгу!
Не удержался, купил один у веселого калачника. Он ловко скинул с плеча палку с низкой продетых сквозь дужку булок, снял и подал мне с поклоном.
Куснул пару раз, но доесть мне не дал Скала, тоже учуял хлебный дух и все норовил повернуть голову, задирал губу, скалил зубы, храпел, требовал свое. Пришлось отдать половину коню.
Дальше поехал довольный, размышляя о том, что именно на Торгу лучше всего видно, как новые знания и умения оборачиваются новым товаром, тот деньгами, а деньги зримо встают красными кремлевским стенами, за которыми едва видны кресты каменных соборов.
От детинца, построенного при Дмитрии Донском, почитай, ничего не осталось: оплывший, а то и треснувший известняк везде уже заменили кирпичом. Вовремя — еще немного и стены, ставшие от времени и ненастий грязно-серыми, могли вовсе разойтись, рассесться как квашня, оставив нам вместо белокаменного Кремля кучу развалин. Последними заменили башни и прясла вдоль Москва-реки, откуда угроза меньше всего, теперь там высили новые стены во всем блеске, их еще не отметили потеки смолы, вылитой при осадах, еще не обожгли пожары, еще не закоптили тысячи городских печей.