Всадники, со свистом и гиком порубав сколько-нито татар, вернулись под прикрытие артиллерии, а Басенок еще врезал навесом из самых больших пушек — успел, шельмец, построить под них наклонные подставки!
Паника разыгралась знатная, в татарском стане вопили как бы не громче нас и палили в белый свет, как в копеечку. Дудели зурны или как их боевые дудки называются, били барабаны, орали десятники и беки, от опрокинутых котлов столбами вставал пар, а огонь под ними перекинулся на юрты и палатки…
К утру, обозрев округу в подзорную трубу с башен, воеводы порадовали, что царевичи, бросив обоз и стан, бежали. Остались только несколько сотен — жечь костры, да пускать в город тяжелые стрелы. Раздухарившиеся конники тут же метнулись за стены, рубить и ловить прикрытие.
— Бежали вброзе, с великим соромом, гонимые гневом Божьим, — подвел итоги скорой татарщины Палецкий.
— Все по пророчеству Ипатиеву свершилось, — довольно усмехнулся утром Волк, но тут же заткнулся, увидев мои осатанелые глаза.
Зла не хватает, пророк, мать его!
Но в целом, все не так уж плохо — город устоял, зажиток сохранили, зерно спасли, людей в полон угнать не дали, и можно считать, что мы отделались малой кровью.
Если бы не шальная стрела, пробившая горло Васьки.
Глава 15
Слуцкая война
Всю жизнь недоумевал, когда в фильмах и книгах герои мучались над составлением похоронок — война же, какие, к черту, эмоции? Стандартное извещение, все давным-давно известно, «пал смертью храбрых», число, подпись.
А тут пришлось писать самому. Как, ну как сказать самому близкому мне в этом веке человеку, что его сын убит? Что я недоглядел, не успел ухватить за плечо и удержать, когда Васька метнулся с конными рубить татарский арьергард?
Изнывал, скрипел пером, зачеркивал, комкал и выбрасывал… Бумаги извел — страсть сколько, но за два дня накорябал только пару строк.
Душу терзала горькая истома, и я малодушно прятался от нее за делами, которых после набега прихлынуло море разливанное.
Народишко из города бегом-бегом расходился по своим селам и деревням, чтобы успеть до холодов починить или наново отстроить порушенное да сожженное. В Кремле тут же сделалось пусто и невероятно просторно, но вид имело самый неприглядный, все надо было приводить хоть в какой порядок до приезда великих княгинь из Углича.
Великокняжеский двор сжирал уйму внимания, один только учет истраченного за время осады на обустройство и прокорм людей не оставлял времени ни на что остальное. Я очевидным образом не вытягивал и только обалдевал — как Маша-то ухитряется со всем управляться?
Сад у житного двора сверкал обглоданными, а кое-где и поломанными стволами, и каждая улочка под стеной — проплешинами от костров, на которых грели смолу, кипятили воду или же варили похлебку. А мусор? От осады, от тесного сидения в крепости тысяч людей и несчитанного числа голов скотины, от пробитых и горевших на приступе деревянных кровель, ставень, ходов и лестниц, его появились просто горы!
Отчаявшись, я бросил вникать в росписи двора и отчеты чашников с ключницами — все равно сейчас проверить толком не смогу, так что хрен с ними, даже если что и прилипнет к рукам, то на фоне общего разорения это немного. Понятное дело, что каждый из слуг и дворских себя не обидит, но рамки были мной и Машей установлены твердо, и за жадность выше меры могли не только кнутами на конюшне шкуру со спины спустить, но и чего похуже устроить, вплоть до потока и разграбления.
Только и приказал все вымести, вычистить и вымыть, чтобы хоть похороны Васи прошли не посреди колоссального бардака. А сам носился вскачь между моими селами, загородным двором, Спас-Андроником — лишь бы подальше от проклятого письма.
Везде уже стучали топоры, плотники поправляли заборы, дворники сгребали и грузили на телеги тот мусор, который не мочно было сжечь в печах. Восстанавливали и поправляли не только свое, но общие мостовые, колодцы, конюшни… Драили церкви, в кои при осаде на непрерывных службах натащили на ногах немало грязи — число прихожан-то внезапно умножилось, служки не успевали прибираться.
В посад, где множество людей осталось без крыши над головой, неостановимо пошли обозы с лесом. Кто мог — рубили себе новые дома, а для неимущих я приказал ставить на зиму общие бараки. Понемногу на закопченных и погорелых улицах разбирали обугленные остовы, меж них зажелтели свежеошкуренные бревна. В немногих каменных церквях ставили леса для изографов — расчищать и подновлять покрытые сажей после татарщины росписи.