Я только зажмуриться успел, чтобы глаза не выцарапала.
Опешили и остальные — не бить же великую княгиню? А Стася все полосовала меня ногтями, пытаясь добраться до горла. Спасла меня Маша — она оказалась единственной, кто мог применить силу, не мне же драться с женщиной. Уж где она этому научилась, не знаю, но коротко и резко двинула невестку под ребра и, пока та ловила ртом воздух, схватила ее за руки и с помощью сенных боярынь утащила на свою половину.
А я разлепил глаза и оглядел обалдевших ближников, застывших с открытыми ртами — когда еще такое увидишь!
По морде стекла капля, я подхватил ее языком — кровь.
— Водку дай, — скомандовал Волку, — и плат чистый. И зеркало.
Да уж, как на поминки в таком виде явится? Сказаться больным нельзя, не поймут, сразу же слухи пойдут, и так почва для них имеется… Придется объявить, что в горе с лестницы упал и всю морду государскую окарябал…
— Все вон, — распорядилась Маша, вернувшаяся с резным туеском в руках. — А ты садись.
Я сел, прижимая смоченную в алкоголе ткань к царапинам, шипя и ругаясь сквозь зубы.
— Дай сюда, — отобрала она тряпицу и приложила вместо нее мазь из туеска.
И продолжала сосредоточенно оттирать мою рожу от крови, чистить и смазывать царапины.
Примерно через четверть часа я почувствовал себя значительно лучше, хотя следы, разумеется, не исчезли.
— Что это с ней?
— Сорвалась, — просто объяснила жена. — Всю дороге ехала, сцепив зубы, да повторяла «На все воля Божья», а тут сорвалась.
— Где она сейчас?
— У меня в палатах, я снотворным взваром напоила, при ней Мавра, Максатиха и Ефимия. И еще стариц из Вознесенского монастыря позвала, пусть молитвы читают, от одержимости.
На поминках прямо в лицо мне смотреть избегали, косились исподтишка и наверняка пытались понять, где это такая когтистая лестница нашлась. А учитывая, что отсутствующую Стасю объявили больной, сложить два и два сумели многие.
Обед прошел в тишине и печали, как ему и положено, а как все закончилось, я побрел к себе спальню, слишком вымотался, сил больше ни на что не оставалось. Скинул платье, все эти порты, кушаки и положенные символы власти вроде перстня с печаткой, глянул в серебряное зеркальце на полосатую, как у тигра, морду и упал на кровать.
За окном понемногу темнело, на ночные службы меня не рискнут разбудить, есть шанс отоспаться до рассвета.
Но нет.
— Нам надо поговорить, — в спальню вошла Маша.
Я чуть не застонал, хорошо представляя, чем заканчиваются такие заходы в отношениях с женщинами.
И ошибся.
— У нас слишком мало детей.
«Да куда ж больше-то» — полыхнула в мозгу первая мысль, а потом ее догнала вторая — «А ведь точно, мало!» Тут двенадцать детей в семье никого не удивляют, у нас же всего трое, а нелепая Васькина гибель показала, что внезапно может стать еще меньше.
— Мальчика хочу, — решительно заявила жена, стаскивая через голову домашний саян.
И как только она в нем не путается — там же клинья да сборки, ширина подола метров пять, если не семь…
Но тут Маша уселась верхом, и все дурацкие мысли вышибло из головы. Особенно когда она наклонилась, прижалась грудью и устроилась поудобнее.
А на мое удивление (раньше она не любила быть сверху, да тут вокруг секса столько запретов наверчено, особенно от церкви — то нельзя, это нельзя, лежи ровно и все!) прошептала в ухо:
— Стася сказала, что когда сверху, как раз мальчики получаются.
Ну, кто я такой, чтобы спорить с мнением женщины, чуть меня не убившей?
Выспаться не получилось, не знаю, как насчет мальчика, но сам процесс…
На следующий день мы проводили Стасю — она предпочла поскорее уехать, даже несмотря на то, что пришла утром в слезах и просила прощения. Наверное, чтобы лишний раз не видеть мою исполосованную рожу.
С ней уезжало многострадальное письмо, а за возком мыкался Ипатий, и эдак бочком-бочком утопал, чтобы не попадаться мне на глаза. Народец московский великую княгиню провожать вышел и всячески пытался попасть Ипатию под благословение, но он на сей раз был, вопреки обыкновению, весьма скуп на раздачу слонов и постарался убраться поскорее.
Тем более, что на западе таки полыхнуло и его присутствие там могло весьма помочь.
Туда же отправился и Юрка.
— Я уже взрослый! — стоял он передо мной с покрасневшим лицом.