Платок с головы маленькой тверской княжны снимали честь по чести, надкусанными ржаными пирогами, чтобы не дай бог не заехать острыми углами в глаза. Потом они с Юркой извозюкались при обоюдном кормлении кашей и еле-еле удержались от смеха, едва не порушив всю процедуру. И косы Машеньке переплетали по-взрослому, и убор на женский переменяли, и в храм, под дождем льняного семени вели, и в терем на большой пир.
Но вроде все хорошо. Еще лет шесть и настоящая семья будет, а до того Юрка успеет нагуляться. И будет как у нас с Машей Большой. Вообще, есть определенный резон в таких вот архаичных традициях, когда женят по велению родителей — деваться некуда, изволь полюбить. У нас-то при всей свободе до любви порой и не доходит, больше думают, как разлюбить.
На улицах москвичи в праздничной сряде (чай, не каждый день наследник женится) теснились у бочек с загодя сваренным Козелей и Корандой пивом. Родни понаехало — страшно подумать сколько. Все эти двоюродные и троюродные, с жены, чады и домочадцы — элитка-то у нас маленькая, все давным-давно переженились. Редко когда можно найти двух человек, чтоб не родня и не сваты.
Так что здравствовали Машу Тверскую чрезмерно долго, а потом все стремились добраться до меня. Ну еще бы, свадьба — это повод, отец жениха в благодушном настроении, можно свои делишки порешать. Но я решительно отсек всех просителей — у нас в семье праздник, все остальное потом.
Не то, чтобы великий князь в моем лице голодал или не мог себе позволить, но постоянные дела и разъезды свели нашу домашнюю кухню к ограниченному перечню простых блюд, так что на праздниках я позволял себе распустить кушак и оттянутся.
Студень само собой, как же без княжеского студня, пирогов напекли горы: мои любимые со стерлядью, с красной рыбой, псковских рыбников, рязанских ржаных, одними пирогами на неделю вперед наесться можно. А еще мясное, юшки, кисели, заедки… Перемен полсотни, не меньше.
За стенами терема кормили нищих, раскидывали деньгу, весь город сыт-пьян и песни поет, и так — две недели! На третий день я сам от гулянок устал, и все изнывавшие от желания доложить мне свою беду такую возможность получили. Правда, я когда прикинул, во что мне свадебка обошлась, то просителям многим отказывал. Хочешь помощи? Помогу поставить мельницу. Или стекловарню. Или еще какой промысел завести. А дать с великокняжеского плеча землицы или денег — хрен вам, дорогие феодалы, учитесь зарабатывать.
Митрополит чин венчания выстоял от и до, хотя под конец ликом посерел.
Я уж послал к нему служку — может, пусть епископ Смоленский докончит? Заодно обозначим преемника. Но митрополит только зыркнул на меня из-под шитой жемчугом митры и довел службу до конца.
И даже высидел два дня на пиру, а потом слег. Я, грешным делом, пользовался его болезнью, чтобы вырваться из окружения просителей — все знали, что авва Николай был моим учителем. Вот мы и сидели с Мисаилом в митрополичьих палатах, тихонько переговариваясь.
Ничего мужик, толковый. Со многими моими идеями и планами согласный, разве что не притерся еще. Никула-то со мной двадцать с лишним лет…
Был.
Митрополит скончался, как только мы отгуляли свадьбу. Схватился за грудь, вздохнул хрипло, хотел поднять руку для крестного знамения, да помер.
Иной раз поражаешься, насколько Пушкин видел все насквозь — «у гробового входа младая будет жизнь играть». Все точно, свадьба с переходом в похороны.
Гости со свадьбы никуда не разъехались, а просто натянули одежки поплоше. Еще бы, каждое событие достойно внесения в летописи, не исключено, что с перечислением участников. А тут два по цене одного.
То есть для них по цене одного, а для меня сущее разорение, которое не дало впасть в отчаяние и черную меланхолию. А еще держало понимание, сколько Никула успел сделать.
Школы монастырские, которые ныне есть практически при каждой обители. Года за два-за три отроков учат читать, писать и считать. Результаты двадцати лет образовательной программы таковы, что позарез надо учреждать при Думе челобитную избу. Уровень грамотности повысился настолько, что существующие структуры с потоком жалоб и предложений не справляются, каждый грамотей норовит свои беды представить на суд государя. Ничего, еще лет пять-десять, окрепнут новые города и уезды, будут решать девять из десяти проблем на месте.
Священники, которых в последние годы набирают как раз из школ монастырских, новая поросль, за которой следил и ухаживал Никула, понемногу учат детишек в приходах. И с каждым годом все больше.
Спас-Андроник, который нынче вполне можно величать «университетом» или, по гречески, Панэпистимио. Грамматику-риторику-логику тут преподавали хорошо, а вот арифметику и геометрию, благодаря нашим с Димой усилиям — как бы не на голову выше, чем где-либо еще в мире. Астрономию и музыку в последнее время подтянули, благодаря понаехавшим грекам, но вот чего в европейских университетах и близко нет, так это тесной спайки с производством. Политекнио наше, где учат мастеров, работает в связке со Спас-Андроником, отчего вместо чистых гуманитариев мы получаем гуманитариев с пониманием техники. И это — в немалой степени заслуга Никулы, заткнувшего и местных ретроградов, и греков, поначалу воротивших от «черных ремесел» носы. А когда в дело приходят не только любопытство, но и какая-никакая теория, то процесс познания ускоряется. Те самые мальчишки вроде Ваньки Молчанова уже дошли до реакции кислоты со щелочью, и под руководством Кассиодора составляют трактат с названием «ХимИя».