— Кичи-то небось послания шлет?
— А как же, — хмыкнул я, — раза два в год.
— И чего пишет?
— Да что он может писать… требует уплатить выход за последние лет десять.
— Мзды, значит, требует. Это хорошо…
— Чего же хорошего?
— Легче спровоцировать будет. А как припрется, дадим ему мзды.
— Да ты рехнулся! Самим накликать???
Дима принялся доказывать, что нужно именно так. Вот слово за слово мы и поссорились, как с цепи сорвались, после двадцати-то лет. Орали друг на друга, из Можайска разъехались взъерошенные, даром что не под прицелом, ну прямо как со стрелки… Волка пришлось придерживать, чтобы он чего не начудил.
Зима прошла относительно спокойно, если не считать участившейся переписки и восстания Прусского союза. Псы-рыцари, судя по всему, крепко достали горожан и прочие сословия, так что поднялись все: тевтонские замки, включая такие крупные, как Торн и Данциг, падали один за другим. На радостях бюргеры даже присягнули Казимиру, а он объявил о включении орденских земель в состав королевства.
Но недолго музыка играла — закончилась зима, пришло время весенних работ, открылась навигация и… войско городов буквально растаяло. А Орден, наоборот, навербовал наемников. Казимир, поощряемый магнатами, объявил посполитое рушение, но оно собиралось ни шатко, ни валко — еще не очухались от прошлой войны.
Шемяка ввиду такого бардака укреплял западную границу и делал вид, что меня вообще не существует. Кое-кто из служилых князей и бояр на фоне нашей ссоры попытался поменять сюзерена, но мы с Димой оба к «отъездам» относились весьма негативно и пресекали жестко. Настолько, что прилюдный скандал мне устроил шурин…
— Не по старине! — кричал он на думе. — Князей заезжают!
— Не для себя это делаю! — отбивался я.
— А вотчины их за себя берешь! — орал красный, как его рубаха, Василий Ярославич.
— Не за себя, а на великое княжество!
Князь Серпуховской задохнулся, секунду постоял с вытаращенными глазами, а потом выдохнул:
— Я с себя крестное целование складываю!
— Может, еще и разметные грамоты пришлешь? — успел я бросить ему в спину, когда он развернулся на каблуках и пошел вон из палаты.
Хорошо Маша рядом была, придержала, а то бог весть, до чего бы мы доигрались. Но напоследок я ему с гульбища проорал, что если он к Диме отъедет, то все его владения я возьму именно под себя.
— Как же мы без Шемяки и Василия-то? — простодушно ахнул Владимир Ховрин
Я скроил каменную рожу и зло ответил казначею (вот ей-богу, сидел бы над деньгами и в военные дела не лез!):
— Ништо, справимся с божьей помощью!
В тот же вечер новость кругами разошлась по городу. Но как докладывал Фома Хлус, люди не впали в растерянность и уныние, а наоборот, засучивали рукава и грозили кулаком неведомому врагу. Так что князь засел в Серпухове, откуда тоже делал вид, что никакой Москвы на свете нет. А я судорожно тасовал войска, чтобы хоть как-то прикрыть Берег.
Герай тем временем окончательно сцепился с генуэзскими городами, ему в самоубийственном порыве помогало княжество Феодоро (против генуэзцев хоть с чертом!). Крымскому хану этого оказалось мало и он заключил союз с турками, которым хитрозадые фряги тоже стояли поперек горла. Если я правильно помнил историю, то лет через сто никаких итальянцев в Крыму не останется, Каффа станет Кафой, Воспоро — Керчью, Солдайя — Судаком, а Тана — Азовом. Но только Гераям ничего не обломится, а Феодоро вообще сгинет.
На этом фоне Кичи-Мухаммед прислал не просто грозное, а по всем современным дипломатическим меркам хамское письмо. Ради такого дела я собрал в новопостроенном дворце (наконец-то у великого князя каменные палаты!) ближний круг и попросил Гвоздя-Патрикеева зачитать письмо.
— От высоких гор, от темных лесов, от сладких вод, от чистых полей, — начал Иван, настороженно поглядывая на меня. — Махметово слово к Василею.
Соратники сдвинулись плотнее, словно вставая строем против татар — Палецкий, Образец, Басенок, даже Маша подсела ко мне поближе. Гвоздь кашлянул в кулак:
— Ведомо да будет: кто нам был недруг, что стал на моем царстве копытом, то я на его царстве встану всеми четырьмя копытами.
Я фыркнул, представив парнокопытного хана, но у остальных это никакого веселья не вызвало.
— А яз есть наследник Бату-хана, покорившего Русь саблей, и яз вам государь. И потому подать мою велю в сорок ден собрать шестьдесят тысяч алтын, — Гвоздь гулко сглотнул, но продолжил: — А тебе да боярам Батыево знамение в знак покорности носить, вогнув у колпаков верх. А коли подать в сорок ден не соберешь, да знамение не учнешь носить…